Кризис карательной парадигмы исполнения наказаний
06.02.2017
Понятие парадигма используется в научном обиходе давно, однако к общественным явлениям его применение изначально не являлось «классическим». Парадигма (от греч. παράδειγμα, «пример, модель, образец») – это образец, это то, с чем сравнивают и сопоставляют. Сегодня в науке парадигму принято рассматривать как совокупность фундаментальных научных установок, взглядов и теорий, принимаемую и разделяемую научным сообществом и объединяющую большинство его членов.
Томас Кун в работе «Структура научных революций»[1] рассмотрел парадигму применительно к научному поиску и познанию в сфере общественных отношений, отметив, что парадигма, как признанная научным большинством научная платформа, обязательно претерпевает в определенные моменты времени изменения и смену. Томас Кун, пожалуй, впервые использовал эту категорию, говоря о социальной реальности, чтобы указать на существование некоего устойчивого генерального направления в развитии социальных феноменов. Причем такое направление, по мнению Куна, и это трудно подвергнуть сомнению, обусловлено существованием ментальных сонастроек большого количества субъектов по поводу определенного круга объектов. Если мы ведем речь о социальной реальности, то этими объектами, в конечном итоге, являются те или иные общественные отношения.
Понятие парадигмы оказывается очень удобным для обозначения тенденций развития общества и протекающих в нем процессов, поскольку указывает на существенные особенности и позволяет выявлять закономерности.
Доминирующая в настоящее время парадигма, как демонстрируют внутригосударственные события, да и события мирового масштаба, давно миновала период стабильной устойчивости и проявляет все признаки завершающей стадии своего существования. Если вспомнить о том, что общественные феномены не существуют сами по себе, а являются, лишь проекцией ментальных трансформаций, мы можем констатировать процесс смены как глобальных, так и индивидуальных ментальный настроек. Говоря иными словами, мы находимся на стыке ментальных эпох и смены парадигмы. Похоже, что протекание этих процессов всегда является болезненным, но необратимым.
Все это в полной мере применимо и к общественным отношениям, возникающим по поводу исполнения уголовных наказаний. Исходя из тех процессов, которые мы наблюдаем в настоящее время, можно с полной уверенностью утверждать, что мы являемся свидетелями отмирания существующей парадигмы процесса исполнения наказаний.
Этот процесс был замечательно описан в 1975 году Мишелем Фуко в его книге «Надзирать и наказывать»[2]. Он имел в виду то же самое, говоря о том, что на протяжении короткого промежутка времени произошло исчезновение публичных казней с применением пыток, за несколько десятилетий исчезло казнимое, пытаемое, расчленяемое тело, символически клеймимое в лицо или плечо, выставляемое на публичное обозрение живым или мертвым. Исчезло тело как главная мишень судебно-уголовной репрессии. И наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры, из наказания исключается театрализация страдания. Фуко указывает, что техника исправления вытесняет в наказании собственно искупление содеянного зла и освобождает судей от презренного карательного ремесла. И хотя автор не ставил акцента на этом процессе, налицо смена парадигмы, как основной идеи исполнения наказания.
В своем очень тщательном и глубоком исследовании Фуко подробно продемонстрировал переход от системы наказаний, основанной на причинении боли и страданий осужденному, к системе, основанной на идее о перевоспитании осужденного. Для ХІХ века эта теория оказалась своевременной и актуальной. Она отразила результат развития гуманистических идей. На тот момент назрела необходимость ухода от калечащих и причиняющих боль наказаний, поскольку они противоречили тенденциям и направлениям общественной мысли, да и не изменяли существующую ситуацию с преступностью. Общество требовало применения попыток, чтобы изменить преступника, сделать его если не полезным, то, по крайней мере, безопасным членом общества. Одним словом, слишком многое свидетельствовало против существования старой системы наказаний.
В настоящий момент мы наблюдаем протекание аналогичных процессов с существующей системой наказаний. В первую очередь я веду речь, разумеется, о национальной системе наказаний, так как она имеет серьезную специфику по сравнению с многими другими системами и не соответствует передовым тенденциям в развитии правоотношений по исполнению наказаний. Строго говоря, система исполнений наказаний в Украине страдает ретроградностью и очень медленно принимает изменения. Надо сказать, что даже научные наработки в этом направлении также страдают какой-то трусливой осторожностью и самые отчаянные из них осмеливаются на констатацию противоречия модели исполнения наказаний международным стандартам, носят описательный характер и в качестве шагов по реформированию видят в основном один путь – внесение изменений в действующее законодательство, направленных на адаптацию национального уголовно-исполнительного законодательства международным правовым нормам, которые регулируют процесс исполнения наказаний.
Однако если мы навестим учреждения исполнения наказаний тех стран, которые были авторами и инициаторами установления международных стандартов, мы заметим, что фактическое положение дел в этих странах довольно существенно отличается от нормативных моделей. Причем отличия эти оставили далеко позади упомянутые стандарты, различая их как ограничительные флажки, за которыми просматривается средневековая пыточная. Потому-то, на мой взгляд, сегодня минимальные стандарты уже нельзя рассматривать как ориентир, который необходимо имплементировать в национальную уголовно-исполнительную деятельность. Эти стандарты должны быть ориентиром, который скорее дает сигнал к тому, что мы имеем дело с пытками и бесчеловечным отношением, чем с той нормой, которая должна быть гарантирована как минимум. Ибо в век высоких технологий трудно себе представить, как норму 4 кв. м. на человека, купание один раз в неделю и пребывание на свежем воздухе в течение одного часа в сутки. Ведь эти стандарты и были названы минимальными, чтобы подчеркнуть их критичность, а не желательность. Для иллюстрации можно привести такой пример, подтвержденный медицинской наукой: человек может обходиться без еды на протяжении 60–70 суток, а без воды до 10 суток. И это усредненные данные, поскольку существуют индивидуальные феномены, которые превосходят и этот предел. Следовательно, мы имеем основания утверждать, что минимально необходимая для человека норма пищи должна быть обеспечена на уровне один прием пищи в неделю, ну а вода на уровне стакан воды в день. Этот «минимальный стандарт» вполне физиологичен и позволяет поддерживать жизнедеятельность человека. Похоже, что доминирующая в настоящий момент «идея» имплементации минимальных стандартов, которой так увлечены ученые и практики, близка к приведенному примеру. Исходя из вышеуказанного, можно смело утверждать, что для содержания человека в искусственно созданных условиях несвободы, обозначенный в середине прошлого века «минимум» смешон и недопустим.
Все эти примеры и условия я привожу для того, чтобы подчеркнуть, что идеология наказания человека в стремлении его перевоспитать (или, как минимум, изменить) на сегодняшний день также устарела, как в свое время устарела идея калечить и причинять боль. Очевидным является то, что концепция наказания путем перевоспитания отличается от наказания путем причинения боли только тем, что острие насилия перенаправлено с тела человека на его психику (или душу, как писал Фуко). Однако в остальном – это все то же принуждение, давление и унижение (ты – преступник), как и в случае с телесными, калечащими и порочащими наказаниями. Таким образом, хоть парадигма и была изменена, все же ее идейная подоплека – принуждение, давление и кара – сохранилась.
Однако человеческая мысль и гуманизм шагнули дальше. И можно вполне обоснованно надеяться на то, что настоящее изменение парадигмы несет в себе трансформацию не только проявлений доминирующей идеи, но и самой идеи.
Наверняка механика таких изменений содержит в себе и психологические, и психические, и интеллектуальные, и социальные предпосылки. Мы, однако, рассмотрим затронутый предмет только в узкоспециальном контексте уголовно-исполнительного права и тенденций его развития и попытаемся пристально всмотреться, можем ли мы ожидать, что текущий момент свидетельствует о глубоких преобразованиях концепции исполнения наказаний.
Идея наказания путем принудительного воздействия, целью которого в конечном итоге является перевоспитание и устойчивое изменение поведения осужденного, имеет довольно громоздкую теоретическую подоплеку и витиеватые обоснования, которые, как показал исторический опыт, были в полной мере умозрительным предположением. Основная идея состояла в том, что наказание, суть которого состоит в наборе довольно существенных правоограничений, должно, путем изъятия из арсенала доступных субъекту поведенческих средств и проявлений, оставить ему только позитивные или нейтральные варианты поведения, сориентировать и настроить этого субъекта, соответственно, на постоянный позитивный или нейтральный способ действия и существования. В наказания закладывались ограничения и запреты, которые не оставляли человеку возможности действовать свободно и выбирать линию поведения. Основным объяснением такого наказания было то, что наказание должно содержать элемент кары, проявленный в правоограничении, и вместе с тем иметь положительный потенциал, проявленный в доступности позитивных или нейтральных видов деятельности. Этот уклад основан на повторении и мысли о том, что повторяющиеся модели поведения закрепляются в привычку и приведут к исправлению осужденного.
К этой цели предлагается идти разными путями: это и «механистические» теории (основания которых заложены еще Декартом), делающие упор на повторении, которое сугубо автоматически формирует привычку к законопослушному поведению. Это и антропологические теории (их апологет – Ч. Ломброзо), которые, предполагая предрасположенность отдельных типов личности к совершению преступлений, фактически предлагали строго изолировать таких субъектов и не допускать их возвращения в общество, или же если и допускать, то применять к ним принудительные меры воздействия, в частности, принудительное лечение. Существуют теории, которые считают верным подход, предполагающий исправление трудом, либо религиозным воспитанием, или же педагогическим воспитанием, которое основано на привитии осужденному нарочитых социально-полезных навыков. Однако, как продемонстрировала правоприменительная практика, ни одно из указанных теоретических направлений исправления осужденных не подтвердили своей жизнеспособности и способности по-настоящему исправлять. И одной из причин этого является то, что само понятие «исправление» с течением времени подтвердило свою бессодержательность. Стало понятным, что в «исправление» вкладывается слишком разное содержание с одной стороны, но с другой ни одна научная теория не осмеливалась утверждать, что исправление – это становление «непогрешимой» личности, то есть такой, которая полностью освобождается от возможности совершения правонарушений и утверждается в соблюдении норм морали.
Разумеется, что в таком случае возникает вполне резонный вопрос: что же это такое и чего мы хотим от наказания? К последней четверти ХХ века наука и практика созрели до того, чтобы признать, что под исправлением разумнее всего понимать несовершение освободившимся осужденным правонарушений в течение более-менее длительного времени и неподдержание криминального уклада жизни.
Даже описывая цель исправления, становится очевидным, что она утопична и недостижима. Многие ученые это понимали и обратили свои взоры к более трезвой цели наказания – его исполнению[3]. И хотя звучит такая цель не столь пафосно и не имеет социально-положительной окрашенности, приходится признать, что на определенном этапе наказание достигает лишь этой цели.
Но давайте посмотрим, как это будет звучать. Итак, цель наказания – это его исполнение. Таким образом, мы вплотную приближаемся к тому, чтобы заявить, что наказание является самоцелью. Такой поворот событий хоть и реален, но недопустим с точки зрения развития человеческого общества. Поскольку он обращается нелепостью: наказание нужно для того, чтобы наказывать.
Продолжим. Еще одним аргументом не в пользу цели исправления является то, что постулируемое исправление должно предполагать наличие некоего поведенческого эталона, соответствие которому может рассматриваться как социально-приемлемый и желательный вариант поведения. Кроме того, наличие такого эталона должно повлечь за собой существование людей, которые полностью ему соответствуют и способны обучить других таким моделям и привить другим любовь или, как минимум, способность стремиться и достигать этих моделей поведения. Очевидным является тот факт, что таких людей нет ни в системе исполнения наказаний, ни в целом в обществе. Соответственно, мы получаем отсутствие ориентира исправления и людей, которые знают, что такое исправление и могут научить этому других.
Итак, никто не знает, что такое исправление, никто не знает его критериев и нет никого, кто мог бы обучить других субъектов приемлемому поведению.
Следующей, относительно новой, целью наказания обозначена ресоциализация. Законодатель понимает под ней процесс сознательного восстановления осужденного в социальном статусе полноправного члена общества; возвращение его к самостоятельной общепринятой социально-нормативной жизни в обществе. Вновь мы сталкиваемся с чрезмерно теоретизированным понятием, отсутствием критериев его выявления и, в конечном итоге, бессодержательностью понятия и отсутствием механизмов достижения поставленной цели.
С другой стороны, психологическая наука смотрит на ресоциализацию несколько по-иному. Так, психологи под ресоциализацией понимают процесс освоения индивидом социальных норм и культурных ценностей, не освоенных, или недостаточно освоенных ранее, или обновленных на новом этапе общественного развития[4].
Ресоциализовать значит вернуть навык социализации, то есть способности бесконфликтно функционировать в обществе, принимать его ценности и использовать исключительно разрешенные механизмы достижения социальных благ. Если принять эту цель, мы будем вынуждены принять, в том числе и то, что до момента осуждения соответствующее лицо не было социализовано. Несмотря на усилия таких мощных по своему воздействию социальных институтов, как семья, школа, учебные заведения, трудовые коллективы, субъект не получил некоего положительного социального заряда и встроился в (обязательно существующий в обществе и имеющий собственные законы развития) социальный маргинальный слой людей, для которых нарушение закона (в том числе достигающего степени общественной опасности уголовно наказуемых деяний) является приемлемой практикой. Можно ли в таком случае вести речь об отсутствии социализации? Можно ли в таком случае ожидать, что такой социальный институт как тюрьма (назовем это так), с ее набором негативных и социально угнетающих механизмов, будет в состоянии ресоциализовать человека, то есть восстановить его как «полноценного» члена общества свободных субъектов? Есть большие сомнения в реальности очередной утопии. И даже закрепление этой утопии в законе не придает ей большей силы и жизнеспособности.
Таким образом, мы видим, что стоящие перед наказанием в настоящий момент цели являются не только недостижимыми и нереальными, но еще и неправдивыми. Это следующий аргумент в пользу того, что назрела необходимость выявления реальной цели наказания и ее установления. Это поможет сформировать адекватную систему исполнения такого наказания и позволит подобрать действенные механизмы взаимодействия с осужденными. Обозначение новой цели наказания, в том числе, позволит найти верный подход к формированию штата сотрудников учреждений исполнения наказаний.
Общеизвестным является то, что осужденные зачастую являются людьми, имеющими серьезные психологические и психические проблемы. Нередко это люди из неполных семей, которые были обделены родительским вниманием и участием, имеющие психические аномалии, которые также возникли или связаны с психическими и психологическими травмами, полученными в детском или подростковом возрасте. В связи с этим надо отметить, что в отечественной науке все исследования личности преступника связаны с констатацией негативных психологических качеств таких лиц[5].
В частности, речь идет скорее не о психических особенностях, а об особенностях темперамента, о том, что лежит на поверхности личности преступника. Таких лиц характеризуют как импульсивных, неуравновешенных, агрессивных, плохо адаптируемых. Однако такие качества, и это очевидно, нельзя рассматривать как специфические, присущие только преступникам. Они вполне типичны для современного человека, живущего в постиндустриальном обществе высоких технологий. Существует большой пробел в отечественной криминологической, социологической, психологической и правовой науке, связанный с отсутствием исследований, посвященных изучению глубинных, фундирующих психических состояний лиц, которые впоследствии совершили преступления.
Так или иначе, но подавляющее большинство лиц, совершающих уголовно наказуемые деяния, незнакомы с внимательным и терпимым отношением именно к ним, и потому их «исправление» с помощью обезличенного принудительного воздействия не приведет ровным счетом ни к чему. «Автоматизм» современной системы исполнения наказаний с ее «исправительным» арсеналом и «ресоциализационным» ориентированием является беспомощным в деле защиты общества от преступности. Этот факт пора честно признать и перестать возлагать на систему наказаний невыполнимые задачи и цели.
Очевидным является то, что постулирование невыполнимой цели исправления и ресоциализации не является, с другой стороны, безобидным. Понимая невозможность достижения поставленных целей, и законодатель, и исполнители ощущают себя «свободными» от обязательств перед обществом. Ведь если все понимают нереальность цели, то и прилагать усилия в этом направлении нет необходимости. Такая атмосфера приводит к безответственности среди работников уголовно-исполнительной службы и ненадлежащему исполнению ими своих служебных полномочий. Ведь каждый знает, что осужденный будет освобожден независимо от криминологического прогноза и степени его «исправления».
Известно, что система исполнения наказаний является индикатором развитости и зрелости общества, и именно отношение государства и общества к осужденным демонстрируют истинную систему ценностей в таком обществе. Потому-то важным является, с одной стороны, поставить перед исполнением наказаний цель, а с другой стороны, и это, пожалуй, самый важный момент, поставить такую цель, которая была бы не только исполнимой, но и нужной и актуальной для общества.
Исходя из этого, кажется, что правильным будет понять истинные потребности общества, как коллективного субъекта в деле исполнения наказаний, и истинные потребности осужденного, как индивидуального субъекта отбывания наказания. И хотя нас может смутить некоторая непоследовательность в «уровнях» выявления потребностей (с одной стороны коллективный субъект, а с другой – индивидуальный), все же кажется, что такой баланс возможен.
Конечно, мы не сможем сформулировать цель, которую преследует каждый отдельно взятый осужденный, когда он сначала совершает преступление, а потом отбывает наказание. Но мы можем смоделировать общий подход к таким людям, ибо в их типажах и жизненных ситуациях есть общая закономерность и сходные признаки. Не углубляясь в существующие исследования и теории о личности преступника, обобщая, можно утверждать, что общим для осужденных является чувство отчужденности, покинутости, обделенности вниманием, чувство ненужности и неустроенности в среде свободных людей. Попросту говоря, они сами считают себя ненужными свободному обществу и чуждыми ему. Осужденному кажется, что общество в них не заинтересовано, что проведена разграничительная черта между свободными и «зеками», и эта черта непреодолима. Ни для кого не является секретом, что в нашем обществе осужденному и бывшему осужденному, по общему правилу, очень сложно, а порой, невозможно интегрироваться в свободное общество. Они навсегда остаются носителями «клейма» «зека».
Таким образом, представляется, что основной арсенал средств работы с осужденными должен быть направлен на то, чтобы продемонстрировать осужденному заинтересованность в нем. Причем эта заинтересованность должна быть ориентирована на все сферы и акценты человеческой личности, начиная с психологического комфорта и теплой атмосферы, заканчивая трудовой занятостью и организацией досуга. И здесь контраргументы скептиков о том, что колонии превратились в «санатории», не должны приниматься во внимание, поскольку колонии и должны стать своеобразными «санаториями», территориями, где осужденному будет продемонстрирована «другая» сторона социальной реальности. А именно реальности, где осужденный нужен, где к нему относятся со вниманием и заботой. Он должен понять, что в жизни существует не только череда неудач, напряжения и боли, но и возможность успеха, процветания и любви. Уверен, что получение такого позитивного опыта для многих осужденных может стать именно тем триггером, который запустит ауторесоциализационные механизмы.
Безусловно, не стоит ожидать, что переориентирование системы исполнения наказаний в таком ключе решит и снимет все проблемы и сложности. Конечно, нет. Но такая система исполнения наказаний наполнит работу по противодействию преступности необычным положительным опытом, который будет создавать сильный диссонанс с общей мрачной атмосферой, в которой обычно существуют и вращаются люди, склонные к совершению преступлений и таким образом, будет давать толчок к трансформации личности.
Интервьюирование осужденных показывает, что восприятие ими действительности носит одномерно-пессимистический характер. Мало кто из них видит и настраивается на положительное развитие событий своей жизни. В большинстве своем люди, отбывающие или отбывшие наказание, являются носителями глубокого комплекса неполноценности, который, будучи помножен на личностные особенности, не позволяет им вырваться из тисков стереотипа о том, что их жизни «сломаны» и не подлежат восстановлению. Эта установка настолько настойчиво и неизменно внедряется в сознание широких масс, что в дальнейшем, столкнувшись с этим в жизни, человеку слишком сложно стряхнуть оцепенение от спавшей до сих пор установки на то, что те, кто имеет судимость, не могут жить полноценной жизнью. Для них закрыт круг культурного общения, престижная работа, спокойная и размеренная жизнь. И хотя социальный опыт демонстрирует, что это далеко не так (зачастую люди, имевшие преступный опыт и судимость, восстанавливают нормальную жизнедеятельность и вытесняют из своих жизней негативный опыт, связанный с преступлением и уголовным наказанием), однако все-таки нужно признать, что обусловленные негативной социальной установкой стереотипы о несовместимости мира свободных и мира осужденных увеличивают разрыв между этими искусственными феноменами и закрепляют их существование. Невысказанная идея невозможности реабилитации витает в воздухе и создает действительно большие сложности для освобожденного в восстановлении нормальных социальных связей и статуса. Фактически можно вести речь о существовании своеобразного ментального «клеймения» тех, кто отбыл наказание, поскольку большинство населения воспринимают бывших осужденных очень настороженно, а зачастую недоброжелательно.
Потому-то вполне естественным является то, что сегодня сформированы предпосылки для провозглашения новой парадигмы исполнения наказаний, которая будет полностью освобождена от карательных элементов. Ее фундаментом должно стать понимание и ориентир на то, что преступник (в широком понимании этого слова) или осужденный не являются и не остаются патологически зараженными личностями, но остаются людьми, которые, как и все, вполне способны на положительное поведение и способны уйти от преступных форм поведения. Точкой отсчета и нормой должен быть человек, с набором его потребностей, ожиданием возможных особенностей и пониманием необходимости работать с ним. Пониманием того, что в деяниях человека не так уж часто проявляется устойчивая злая воля, а скорее набор привычных (иногда желаемых на бессознательном уровне) противоправных форм поведения. Человек, совершающий преступление, действует, как правило, не вполне осознанно. Даже, если он тщательно готовит свое деяние, им движет бессознательная потребность в подобном поведении (известный инстинкт разрушения – tanatos). Ибо трудно представить себе человека, который, в конечном итоге, не желал бы себе блага. Потому-то и сомнительным кажется, что, совершая преступление, человек жаждет попасть в условия принудительного воздействия. Но даже если это так, то такое стремление также нельзя рассматривать как патологию (и уголовный закон не делает этого, не предустановляя, что такие лица являются невменяемыми), а скорее как одну из причудливых форм жертвенного поведения.
Понимание и развитие этой механики преступного поведения должно в корне изменить отношение к осужденному и перестроить работу с ним совершенно в ином ключе. Эта работа должна стать партнерской поддержкой. Но поддержкой принципиальной, сочетающейся исключительно с непреступными формами поведения.
Поэтому, по моему мнению, все попытки так называемых реформ в пенитенциарной сфере не приведут ровным счетом ни к чему до тех пор, пока они будут опираться на отмирающую карательную парадигму.
В связи с этим хотелось бы высказать следующее мнение, которое может показаться парадоксальным и неприемлемым, но, думаю, со временем оно будет подтверждено практикой и дальнейшим общечеловеческим развитием. Мнение это состоит в том, что риторика о правах человека и, в частности, осужденных, является проявлением агонии карательной парадигмы. Почему? Да потому, что именно права очерчивают пределы правового статуса, все, что находится за ними, уже по праву принадлежит каре. Подробное описание прав осужденного и механизмов их реализации, в конечном итоге, увеличивает и утверждает «дистанцию» между миром свободных и миром осужденных. Устанавливая право в отношениях, где работает императивный метод правового регулирования, мы, тем самым, даем простор для фантазии карателей. И этот простор оказывается весьма внушительным. Ведь если мы посмотрим на решения Европейского суда по правам человека, то заметим, что толкование им нормативных предписаний нередко базируется на таких столпах, как разумность, общечеловеческие ценности, гуманизм и т. п. То есть не на правовых категориях, а скорее «опытных», эмпирических, таких, которые существуют в наше время уже a priori. Причем их априорность не является чем-то само собой разумеющимся, а скорее вытекает из некоей «готовности» общества, или некоторых ее субъектов, «вместить» в свое мировоззрение и восприятие эти критерии, з затем уже объяснить и обосновать их. Можно говорить об одном из двух: либо о том, что сфера права расширяется и вбирает в себя морально-этические категории, либо о том, что морально-этическая сфера вытесняет писаные нормативы и поднимает право до уровня интуитивности. Ведь предлагаемая модель «оценки» поведения и работы с осужденным требует от правоприменителя не столько умения читать и толковать закон, сколько способности чувствовать (фактически недоказуемо) ту или иную ситуацию и быть в состоянии прокомментировать ее с точки зрения «неписаных» общечеловеческих установок.
Но вернемся к правам. Еще раз: их подробное описание уничтожает возможность и необходимость ощущать наличие грани допустимого поведения и, тем самым, приводит к утверждению карательной парадигмы. Закрепленное право действительно обозначает минимальную гарантию в определенной ситуации, но с другой стороны, закрепляет «узаконенную» дискриминацию (например, право на ведение переписки: оно с одной стороны необходимо, а с другой указывает на то, что эти люди ограничены в таком праве и могу переписываться только в порядке, определенном законом). В такой ситуации об исправлении не может быть и речи, ведь осужденный вновь «заклеймен», он знает, что является носителем особенного статуса, который регламентирует его жизнь и меняет его самого (кстати, ученые-нейрофизиологи давно установили тот факт, что восприятие и поведение человека – это набор привычных нейронных связей. Соответственно, если мы, во время отбывания наказания, подчеркнуто формируем «новые» нейронные связи с акцентом на статусе «зека», то на выходе получаем устойчивого зека, для «разрушения» которого потребуется вновь создавать иные нейронные связи. Они, в свою очередь, будут формироваться уже на свободе, после отбывания наказания. И выходит, что само по себе наказание и его исполнение играет скорее обратную роль, углубляя ощущение человеком самого себя, как «зека». А отсюда прямая и известная дорога к укреплению комплекса вины и прочих виктимизирующих и стигматизирующих факторов). И, как это ни удивительно, в этом процессе детализация прав осужденного играет немаловажную и негативную роль.
Особенно ярко эта закономерность прослеживается в национальном законодательстве и практике правоприменения. Нашей правовой системе свойственна одна особенность – готовить нормативные акты с пошаговым описанием и претензией на способность предусмотреть все возможные ситуации. Принципы понимания и разумности не приветствуются в правовой системе Украины.
И далее, если ознакомиться с уголовно-исполнительным законодательством Украины, оно в значительной своей части соответствует минимальным стандартным требованиям, установленным для осужденных. Мало того, многие акты получили одобрение со стороны международных экспертных учреждений. То есть можно констатировать, что в целом уголовно-исполнительное законодательство Украины приемлемо с точки зрения соблюдения прав человека. Но тогда возникает резонный вопрос: почему же Украина занимает одно из ведущих мест в рейтинге нарушений прав человека в целом и прав осужденных в частности, почему Украина является одним из лидеров по количеству дел о пытках и жестоком обращении с осужденными? Кажется, что ответ лежит в сфере правоприменения: хорошие нормы права плохо исполняются. И это исполнение далеко не всегда лежит в плоскости прямого нарушения установленных правил. Чаще речь идет о подзаконных актах, которые «обходят» «хорошие» нормы и о толковании «хороших» норм. И вновь мы сталкиваемся с тем, что определенные прогрессивные права осужденного приводят к тому, что при исполнении наказаний благодаря детализации установленного права оно перестает быть правом и превращается в свою противоположность – в правоограничение. Замечательный пример тому – право осужденных на использование глобальной сети Интернет. Органы, исполняющие наказание, урегулировали установленный институт таким образом, что пользование сетью Интернет, учитывая иные режимные требования, превратилось в возможность просмотра новостных лент. Остальное либо запрещено, либо на него у осужденного просто не будет времени (чтение книг, просмотр фильмов, прослушивание музыки и т. п.). И это происходит с любым правом осужденного, за исключением разве что тех, которые позволяют облегчать «бремя» государства в обеспечении осужденных (право на получение посылок, передач и бандеролей).
Однако приведенные аргументы ни в коем случае не должны восприниматься как призыв к исключению прав осужденных из нормативных актов или к их ненужности и излишеству. Отнюдь. Я лишь обращаю внимание на то, что всегда игнорируется при разговорах о реформах и проблемах. Ведь последние, как правило, обозначаются как нечто внешнее, с которым нужно бороться. Есть исключительно внешнее обстоятельство (например, недофинансирование), победа над которым приведет к решению всех проблем. Но основной источник проблем – это внутреннее состояние системы, которая висит в воздухе, не имея концепции и единого, понятного всем, стратегического направления. Ну, и, разумеется, нет воли к реализации этого направления. Именно эти два фактора, в конечном итоге, приводят к тщетности всех предпринимаемых попыток реформирования уголовно-исполнительной системы.
Практически для реализации парадигмы исполнения наказаний, свободной от карательного момента, необходимо переориентировать систему на плотную индивидуальную работу с осужденным. Ее основой должны быть личностные контакты между осужденным и социальным работником, существующие в атмосфере доверия, взаимного уважения и внимательности, отсутствия коварства, вероломности и пользовательского подхода к осужденному. Это не означает, что для осужденного нужно создать «курорт»; это означает, что общество должно окончательно осознать, что от осужденных оно никуда не денется, и они через некоторый промежуток времени вновь выйдут на свободу, и именно поэтому осужденному в период его несвободного существования необходимо дать опыт, отличный от того, который у него был до наказания, опыт, наполненный вниманием и формированием у осужденного уважения к самому себе.
И на самом деле, необходимо признать, что понимание отмирания карательной модели и ее замены моделью, скажем так, социального участия, в определенной степени осознается на интуитивном уровне наиболее передовой частью ученых и реформаторов. На это указывает принятие закона «О пробации» и попытки его реализовать, попытки пересмотра системы социальной адаптации осужденных и т. п.
Однако, конечно же, этого мало. Надо понимать, что процесс смены моделей (или парадигм) достаточно сложный и требует комплексного подхода и новых механизмов реализации. Кроме концептуальных наработок необходимо экспертное участие в разработке нормативных актов, необходима замена практически всего персонала уголовно-исполнительной системы, необходимы изменения в уголовном законодательстве, которые бы сделали лишение свободы крайней и затрудненной для реализации мерой наказания, необходимо, наконец, перестроить и модернизировать систему учреждений исполнения наказаний. Разумеется, такой масштаб изменений потребует времени и существенного финансирования. И именно поэтому особенно важным на сегодняшний день является формирование концептуальной основы для становления новой парадигмы (модели) исполнения наказаний, основанной на социальном участии специально уполномоченных субъектов в судьбе осужденного.
[1] Т. Кун. Структура научных революций. – М.: Прогресс, 1977. – 300 с.
[2] Мишель Фуко. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. – М: Ад Маргинем Пресс, 2015. – 286 с.
[3] А. Степанюк. Сущность исполнения наказания. – Харьков: Фолио, 1999. – 256 с.
[4] Перинская Н. А. Ресоциализация // Знание. Понимание. Умение. – 2005. – № 4. – С. 161–162.
[5]Трубников В. М. Социальная адаптация освобожденных от отбывания наказания. – Х.: Основа, 1990. – 173 с.; Антонин О. А., Бородин С. В. Преступность и психические аномалии. – М. 1987 г.; Шиханцов Г. Г Юридическая психология. Учебник для вузов. – М.: Зеркало, 1998; Антонян Ю. М., Голубев В. П., Квашис В. Е., Кудряков Ю. Н. Некоторые отличительные особенности личности неосторожных преступников //Личность преступников и индивидуальное воздействие на них. Сб. научных трудов. – М., 1989; Антонян Ю. М., Еникеев М. И., Эминов В. Е. Психология преступника и расследования преступления. – М., 1996.
Михаил Романов
