Сергей Князев. Глава Нацполиции
28.12.2017
Вечер, кабинет главы Нацполиции.
– Честно говоря, я думала, что вы отмените встречу.
– Я же обещал, а обещания нужно выполнять.
– Тогда начнем сразу с того, что больше всего волнует обычных граждан. До войны говорили о “лихих 90-х” как о наиболее страшных в криминальном плане временах. Убийства, взрывы, рэкет и т.д. Есть мнение, что сейчас намного хуже. Вы служите в органах, насколько я знаю, 25 лет…
– Пора выгонять уже.
– Ну, это не ко мне. Я только что с вами познакомилась. Как вы оцениваете нынешнюю криминогенную ситуацию? Опираясь на свой опыт, вот объективно: когда было хуже?
– Сначала мое субъективное мнение, почему начали говорить о “лихих 90-х”. Знаете, сейчас появилось столько спикеров в роли специалистов, экспертов… Некоторые из них начинают сравнивать – как было при них и как сейчас при этой “молодежи”, “детворе”.
Вспоминают то время, когда они руководили такими пацанами, как ваш собеседник 20 лет назад. Я таким и был: младшим лейтенантом с пистолетом за поясом, блокнотом и идеалистическими взглядами.
– Вы о заявлении премьер-министра во время “Часа вопросов к правительству”? Он сказал, что у Нацполиции и правительства есть только один рецепт решения рейдерских захватов – “лицом в пол”.
– Да, я об этом. Команда родилась не сейчас, а давным-давно в уголовном розыске. Когда бегали по “малинам”, когда мы забегали в первые коммерческие кафе и “укладывали” посетителей под стол – тогда в нас и реже стреляли. Хотя и резаных, и стреляных в уголовном розыске всегда хватало…
Еще один важный фактор – принятый в 2015 году неудачный “закон Савченко”. Который привел к тому, что на свободу вышли люди, получившие огромные сроки – в том числе и за преступления в “лихих 90-х”.
Это для меня они могут быть “лихие 90-е”, а вполне возможно, что через двадцать лет будут говорить о “лихих десятых”
Так в чем была ошибка? В период экономической стагнации, войны, когда социальные затраты (бюджетные) крайне малы и их хватает только на то, чтобы выжить, люди, оказавшиеся на свободе, не получили ничего взамен.
На зоне их кормили, они имели теплую постель и привычный уклад жизни. А когда вышли, все это исчезло. Плюс ко всему, они не приняли общество. Или общество их.
Понимаете, преступник сел с мышлением “погладить утюгом” и вышел с таким же. Проник в дом, включил утюг, приставил его к хозяину жилья: “Ну что, дядя, давай деньги”.
– Помню несколько таких диких случаев в прошлом году.
– Да и в этом были. И вот когда полицейские приезжают на место происшествия и видят дрожащую жертву, которой только-только оказали медицинскую помощь, видят утюг, то сразу: “Оп-па… Как в “лихих 90-х”.
– От разбойных нападений сейчас волосы дыбом.
– Я расскажу вам о ситуации за последние пять лет. В 2013-м, довоенном году, их было 2 424, в 2014 – резкое увеличение до 3 210 разбоев, в 2015-м практически такое же количество – 2 970, а в 16-м уже 3 560. Вот это уже “удар по почкам”. Страшный, резкий рост.
Это на себе ощутило общество, заметили министр и премьер – что привело к знаменитому октябрьскому совещанию 2016 года. На тот момент я еще был в должности главы полиции Ривненской области.
Нас собрали в ГУ НП Киева и премьер спросил нас: “Что вам надо? Чего вы хотите? Остановите вакханалию на улицах, во дворах, домах”
В общем, нам задали вопрос, мы дали ответ.
– И что вы ответили?
– Что-то ответили.
– Так интересно же. Какой “рецепт”?
– Я скажу о результате. Именно с октября 16-го года резко изменилась кривая противодействия преступности.
– Вы говорите исключительно о разбойных нападениях?
– В том числе. Как о наиболее ярком примере.
– Так и не признаетесь, что просили у Гройсмана?
– Да ничего мы не просили (смеется). Были рады, что нас вообще “заметили” и спросили.
Мы резко изменили подход. С начала 17 года я еще в должности начальника Департамента уголовного розыска и занимался этой задачей. В итоге, в 2017 году мы видим уже другие цифры. За 11 месяцев этого года – 2 663 разбойных нападения.
– То есть прошлый год не догоним?
– Ну, что вы, уже минус тысяча. Но это не самое главное. Дело в том, что европейцы не считают количество совершенных преступлений и мы тоже изменили подход: считаем количество раскрытых. Одно исключение – насильственные преступления. Тут учитываем и совершенные.
– Рада, что вы не ставите во главу угла: вот, “на два разбойных меньше” и это достижение.
– Забудьте. Вот просто забудьте. В ноябре во Львове я собрал всех глав полиции, руководителей департаментов и сказал: “Парни, это хорошо, что мы реформируемся, но мы можем опять прийти в никуда. Давайте думать о том, что есть, как мы защищаем права граждан, как восстанавливаем их права”. И все с этим согласились. Нужно было дать толчок.
А теперь цифры, которые нужно всегда называть, и я их скрывать не намерен. В 2013 году было раскрыто 76% разбойных нападений, в следующих – по 50%, 56%, 49% преступлений. В этом году из 2 663 разбоев мы раскрыли 1 621 преступление. И хотя это 61% от совершенных, я недоволен.
Год мы закроем в лучшем случае под 1 800 раскрытых разбойных нападений. Да, значительно меньше количество совершенных преступлений, но у нас не увеличилась эффективность раскрытия (в прошлом году раскрыли 1 740).
Это именно в сегменте разбойных нападений. По другим видам преступлений совсем иная динамика. И мы ищем проблему у нас внутри.
Почему я вам сразу говорю, что и где плохо? Чтобы вы поверили, что я не скрываю. И даже понимая направленность вашего издания.
– Какую направленность?
– Такую.
– Вы читали все материалы на “Обозревателе”?
– Нет.
– Так как вы можете объективно судить?
– Хорошо, субъективно.
Так вот, причину плохой раскрываемости мы ищем у себя внутри. Конечно, есть внешние факторы: изменения в КПК, всякие “стоп, назад, вперед”, глобальное отставание судебной реформы, прокурорской и т.д., но…
В детстве мне часто повторяли пословицу о том, что мешает плохому танцору. Потому убежден, что в ситуации с раскрываемостью проблему нужно искать у нас
Кстати, вот разбойные нападения – это действительно то, с чем можно отождествлять “лихие 90-е”. Тут я согласен.
И возможно, что мы максимально быстро разберемся в этой “истории”. Вот с приходом Вячеслава Аброськина (первый замглавы Нацполиции – начальник криминальной полиции. – Авт.) я уже не один.
– Кстати, насчет налетов на частные домовладения. Выражение “мой дом – моя крепость” уже не актуально, ощущение безопасности осталось в прошлом. Вот это страшно. Преступники, зачастую вооруженные, врываются в любое время дня и ночи. Люди задаются вопросом – как защититься. Были случаи нападений при включенной сигнализации, не знаете?
– Как это – не знаете? Иначе мне нужно было бы сразу положить удостоверение на стол и уйти.
Для организованной преступности (речь не о ситуативных преступлениях, не о случаях, когда “дывысь, у соседа забор выше – давай залезем”), для профессионалов – для них нет преград в виде сигнализации, охраны, наличия боевого оружия…
Это же наши украинские люди, они же безбашенные. Они идут на дело, как на праздник
Вот это и есть профессиональная преступность. Они капитально готовятся.
Расскажу об одном из последних разбойных нападений в пригороде Киева. Охрана соседнего участка в течение двух суток перед нападением разговаривала с разбойниками, которые проводили рекогносцировку объекта перед нападением. Охрана не расшифровала их, не поняла. Посчитали, что это какие-то спецназовцы.
Это профессиональные преступники, которые грабили до революции, во время нее и сейчас. Это профессиональные группы высококвалифицированных разбойников. Те, которыми главе полиции обязательно нужно заниматься.
А тысячи разбойных нападений, которые составляют общую массу – это, к счастью, неквалифицированные. И вот тут должна сработать более высокая квалификация, профессионализм полицейских. Тогда будет результат.
И то, что в этом году разбойных нападений произошло на тысячу меньше – это означает, что полиция что-то же сделала.
– А что именно?
– Это наша маленькая тайна.
Пригород Киева (Киевская область), Одесса, Днепр – это пиковые места разбойных нападений. Там, где концентрируются финансы и богатые люди
“Попутный” вид преступлений – грабеж. Их большое количество приводит в том числе и к негативному отношению к правоохранительной системе. Ситуация с грабежами крайне отличается от разбойных нападений.
– Их намного больше.
– В 2016 году был пик – 25,5 тысяч грабежей! Такого количества не было в 90-х. Кто преступники – люмпен, те, которым хочется кушать, дезертиры, которые не хотят идти в армию. Бывает, что и отслужившие – вошедшие во вкус непонятно чего… Короче, люди не работающие. “Стой, руки вверх!” и цепочку содрал.
– Вошли во вкус – легкая добыча.
– Именно, что легкая. Я сильнее – я прав. А в нынешнем году…
– Я внимательно слушаю.
– За 11 месяцев 2017 года совершено 16 тысяч грабежей – на девять тысяч меньше.На 40% спад грабежей! Вот где реальная работа полиции превенции и криминальной полиции, следствия.
– Уточню – по всем областям?
– Это среднеукраинский показатель. Могу вам дать по областям, районам, городам, дням недели и даже времени суток.
– Не сомневаюсь.
– Это и есть “бизнес” уголовного розыска (смеется). За это нам государство платит. Уж посчитать мы можем.
Теперь о раскрываемости. Из 25 тысяч зарегистрированных в прошлом году грабежей раскрыли 6 300. Это фиаско. Это катастрофа!
В этом году раскрыли на 250 больше – нечем хвастаться, но так спрофилактировали, что преступлений уже на девять тысяч меньше.
Вышли на улицу, зашли в притоны, сказали: “Привет, мы из уголовного розыска”. В ответ: “Ой, так вас два года не было”
Но мы вернулись.
– И хватило сотрудников?
– Хватило. Уголовный розыск – это, чтоб вы понимали, песня лебединая. Вокруг него все крутится. Но по раскрываемости вопросы есть. И вот тут я говорю: “Ребята, я не понял?”
Идем дальше. Еще одна “проблемная точка” – кражи.
Этот вид преступлений – лакмусовая бумажка социального состояния общества. Раньше моя бабушка в Хмельницкой области, после того, как покормит поросят, не знала, как это – занести баняк в дом. Ты что, смеешься? Баняк должен висеть на тыне! А сейчас даже посуду, утварь нужно прятать.
И вот смотрю – как по совершенным, так и по раскрытым (это учитывая все субъективные факторы, со всеми обвинениями в укрывательстве и т.д.) В 2016 году было совершено 303 тысячи краж! А за 11 месяцев 2017-го – 254 тысячи. На 50 тысяч меньше.
Но это не из-за того, что мы стали лучше, а потому – что изменили подход к работе. Вернее, вернулись к пониманию, что нужно работать
– Я думала, сейчас вы начнете говорить: все плохо думают о полиции, плохо о ней пишут, а сотрудники всегда невиновны.
– Я говорю откровенно. В этом году раскрыто уже на 20 тысяч больше краж, чем в 2016-м.
Полицейских стало меньше, а преступлений раскрыли больше. Но граждане еще не видят этого резкого роста раскрываемости – именно по данному виду преступлений.
После моего назначения в феврале этого года, когда я давал первые интервью, то прогнозировал, что лучше криминогенная ситуация в ближайшее время не будет.
– Вы тогда очень осторожно говорили. А вообще, как я заметила, не любите прогнозов.
– Да, не люблю. Сегодня скажу одно: не стало хуже.
– Но вы ожидали.
– Мы поняли, в чем проблема и нашли возможность эффективнее работать. С учетом всяческих “нет”, “мало”, “не хватает” и т.д.
А вот по крепко распиаренным угонам – тут можно вешать себе на грудь деревянные ордена, дарить друг другу грамоты и так далее.
– Кому?
– Полицейским.
– Что, так хорошо находят угнанные автомобили?
– Находят – это вы убиваете наповал. А вот количество совершенных угонов – это что-то…
Если в 2013 году угнали 6 200 автомобилей, в 2014 и 2015 – по десять тысяч с небольшим, то 2016-й год снова пиковый – 11 392 угона. Но в этом году – 8 200.
В чем история? Мы начали себе задавать вопрос: за что мы деньги получаем? И то, что уже на три тысячи угонов меньше – это о чем-то говорит? А вот с раскрытием сложно. Нечем хвастаться – раскрыли всего 31% преступлений.
– Кстати, какие авто больше всего угоняют? Куда они уходят?
– Спрос порождает предложение. Автомобильные угоны – это запрос черного рынка. В какой-то период 2017 года были “востребованы” Toyota Land Cruiser 200. Не менее модными были Range Rover, но потом завод изменил систему безопасности автомобиля и сразу же, допустим, машину 17 года угонять стали редко. А вот автомобиль, выпущенный с 2008 по 2012 год, легко открывается “учеником”.
Весну мы встретили всплеском угонов Mazda в двух регионах – в Одессе и Киеве. Все автомобили по 2014 год выпуска.
Кто только ни приходил: народные депутаты, спортсмены, певцы, танцоры, простые люди… Было сложно, но мы задержали две преступные группы – это осколки одной большой банды. Когда задержали первую – ну, задержали и задержали, куда ушли машины, мы не поняли. А вот когда взяли вторую – мы нашли следок и вытянули четыре угнанные машины. Но где же 60, 80, 100? Вот это проблема.
Вы спите у себя в частном доме, на втором этаже, с закрытыми воротами, с собакой, с включенной сигнализацией. Ключ от автомобиля лежит на столике, и, проезжая мимо, преступники “удочкой” считывают код. В этот момент ваш автомобиль уже, по сути, их.
Преступнику осталось только выбрать момент, когда вы поедете в магазин, на работу и т.д. – и все. Подъедут с уже записанной уникальной программой и откроют. У вас, кстати, не сработает на брелке открытый автомобиль. И сядет в него нанятый мальчик, спокойно заведет и отгонит из точки “А” в точку “Б”.
Преступный мир быстро реагирует, растет. И ноу-хау сначала к ним “приходит”, а потом к нам
Мы в некотором роде догоняем.
– У них лучше стимул – прямая финансовая заинтересованность.
– Мы тоже простимулированы: нам государство платит твердую зарплату, и мы рады этому.
Есть еще один момент. Когда доход от угнанных автомобилей начал падать, возникла коррупционная составляющая. Зачем “перебивать” машину, куда-то катить? Ведь ее можно (не боясь, что тебя возьмут под белы ручки и посадят) вернуть за деньги. И люди готовы платить за свою машину выкуп.
– Люди идут или к бандитам, или, как они говорят, к ментам.
– Они все равно платят. Без разницы, кому отдают деньги: для меня и те, и другие – бандиты. И не важно, что этот бандит временно сидит в государственном кабинете, он – участник преступного сообщества.
И мы начали выявлять их. В январе созвали пресс-конференцию с руководителем внутренней безопасности, где рассказали о схеме возврата угнанных автомобилей. В которой, в том числе, принимали участие действующие сотрудники полиции, чиновники. Потом мы показали, как легализуют автомобили, как изготавливаются документы – это целая индустрия.
В общем, стали мы их прижимать. Вот в Харькове очень хорошо превентивно сработал уголовный розыск – недели три уже не угоняют элитные автомобили.
– Сплюнем.
– Сплюнем. Правда, привязали боевую гранату к авто сотрудника розыска, который занимается противодействием угонам. Значит, он кому-то надавил на горло? К счастью, остался жив.
– Авто разбирают и на запчасти, в этом случае законному владельцу можно о нем забыть.
– Чем больше растет торговля “с лотка”, тем более выгодно преступнику разбирать машины. Продашь запчасти – и ты в полном плюсе. Никакие налоги не платишь, разве что, возможно, потратишься на взятки.
Кстати, есть еще одна “новелла”… Вы не поверите.
Мы, наверное, единственная страна, у которой есть дополнительный рынок “реализации” угнанных автомобилей
Есть несколько регионов, где старые, “совковые” автомобили (мы так называем жигули, волги, запорожцы) запускают в приватные доменные печи и выплавляют высококачественную сталь. Она очень востребована.
– Уникально. Никогда о таком не слышала.
– Когда ко мне приехал начальник уголовного розыска этого региона, я спросил его: “Кто у тебя эти “консервные банки” угоняет?” А он отвечает: “Николаевич, это катастрофа. От момента угона до “захода” в термопечь – раз и все. Через 20 часов уже чушка, болванка готова”.
Я сначала даже не поверил. Позвонил Аброськину, говорю: “Слава, перепроверь”. Тот звонит через время: “Как бы ни было грустно, но это так”.
Вообще, борясь с угонами, нужно смотреть на опыт наших европейских коллег.
Но мы не можем разобраться с авто на “евробляхах”, а вы говорите о системной борьбе с этим видом преступлений…
Мы единственные в мире придумали такой термин! Прикрутил себе словацкие номера и катайся.
– И найти, в случае чего, невозможно?
– Возможно. Но редко. И дополнительные силы. Есть и сложности из-за КПК… Ладно, нечего плакаться, надо бороться. И мы боремся.
– Кстати, на совершении краж, угонов часто задерживают грузин. Я без политики, если что!
– По всей стране большой всплеск преступников-иностранцев. Их концентрация в областных центрах, в столице, или в приморье гораздо больше. Иммиграционная политика такова, что к нам приехать легко, а вот выехать принудительно – сложно.
– Вы говорите о выдворении из Украины?
– Да. У нас невысокие показатели депортации.
– А что для этого нужно?
– Послушайте, я не говорю, что нужно, я работаю с тем, что есть.
– Хорошо, сама процедура реально сложная?
– Очень сложная, но она выписана законодательно. Что я ее буду обсуждать? Я буду выполнять. Потихонечку депортируем. А потом это показывают по телевидению – на одних телеканалах как проигрыш, на других – как великую победу демократии.
– Раз уж заговорили о депортации. Воры в законе и авторитеты. Их роль в ухудшении криминогенной ситуации не преувеличена?
– В воюющей стране гидра преступности всегда поднимает голову. Абсолютно всегда. Кто считает, что мы мирная страна – глубоко ошибается.
Если у нас не стреляют на улицах мирных городов, это не значит, что нет войны
Естественно, когда ослабевает государственная, административная вертикаль – увеличивается противовес, усиливается преступность.
В нашу страну хлынули преступники-иностранцы. Ну, нет чехов – воров в законе, нет австрийцев! Есть люди с чешскими, австрийскими или же паспортами стран – бывших советских республик. И они ринулись в Украину.
– Воров в законе вообще трудно задержать. Вернее, посадить.
– Конечно, трудно. Но если ты к этому очень готовишься, то возможно.
К слову, сейчас такое количество “воров в законе”… Кого ни тронь – все воры. Кто ты такой?! У нас есть “воры”, которые даже не сидели. В 90-х для них был термин – “апельсин”. Но тогда их было, может, с десяток, а сейчас – на каждой руке по десятку.
Но мы не зря едим свой хлеб – задерживаем таких преступников. Мы не только расследуем сам факт правонарушения, но и занимаемся причинами, которые привели к преступлению, созданию преступной организации и т.д.
И видим тревожный для нас знак. Некоторые дают показания и говорят: “Приехал в Украину потому, что мне так сказали”
В августе 2017-го в аэропорту “Борисполь” мы задержали “вора”, который в 2015-м году был осужден в Москве за убийство работников полиции. Мы его спросили: “Ты что тут делаешь, Вася? Ты что, сбежал с зоны?” Тот: “Нет. Я согласился и сюда приехал”.
Вот это война. Как бы мои слова ни восприняли читатели вашего издания, как бы ни осуждали. Это одна из форм войны. Я отвечаю за каждое слово.
– Почему вы так плохо думаете о читателях?
– Да я хорошо думаю. Вот мы с главой ГСЧС прилетели на стык Киевской и Черкасской областей, так первое, что начали говорить об этом: они прилетели и сразу перекрыли движение. Самое интересное, народ снимал видео на мобильные, а там видно, что в движении. Так о какой полной “остановке” речь?
Плюс ко всему, наш вертолет стоял не на дороге, а на обочине и никому не мешал. И приехали мы не для “проинспектировать”, а как пожарная команда. Чтобы восстановить нормальное движение на трассе. Разве что лопатой снег не кидали.
– А для того, чтобы обеспечить движение на одной дороге страны, нужен целый глава Нацполиции?
– Слушайте, рух вiдновився? Точка. И это, кстати, мое право – расписывать свой рабочий день и что мне сегодня делать.
– Я не собираюсь вам указывать, но хочу понять.
– Все нормально. Я не собирался играть в какие-то умные совещания – сделал то, что было необходимо в тот момент. Уже прошли сутки с начала тяжелой ситуации на трассе.
Но вот если бы я оттуда улетел, а все осталось по-прежнему – вот тогда, пожалуйста, плюйте мне в спину.
– Хочется вырваться? Наверное, кабинетная работа достает?
– Это то, что я больше всего ненавижу (смеется).
(Продолжение следует…)
Анна Молчанова
