Сергей Горбатюк. Начальник департамента Генпрокуратуры
23.02.2018
Начальник департамента спецрасследований Генпрокуратуры СЕРГЕЙ ГОРБАТЮК, который занимается расследованием преступлений, совершенных во время Революции Достоинства, в первой части интервью “Апострофу” рассказал о том, сколько людей посадили по делам Майдана, почему расследование преступлений, совершенных во время массовых протестов 2013-2014 годов, затягивается и является ли ценным свидетелем президент Петр Порошенко.
– Сколько сейчас людей находится в розыске по делам Майдана?
– 102 человека. Это вообще во всех делах по противодействию протестным акциям, не только по убийствам, а по преступлениям с 30 ноября по 21 февраля.
– Правильно ли я понимаю, что только один человек отбывает наказание по делу Майдана? Так называемый “титушка”.
– Имеется в виду наказание в виде лишения свободы, потому что есть 50 приговоров. Соответственно, если люди получают условное наказание или с отсрочкой, они его отбывают. Им раз в месяц или раз в две недели необходимо являться в Инспекцию по исполнению наказаний, это – тоже ограничение и тоже наказание. Просто запрос общества относительно преступлений во время протестных акций – это приговор в виде лишения свободы. Таких приговоров было два. Один – 4,5 года, второй – 2,5 года. Тот, кто получил 4,5, отбывает наказание. А по второму судья вынес решение дать приговор 2,5 года лишения свободы, но с учетом “закона Савченко” (который действовал с декабря 2015 до июня 2017 года и засчитывал один день предварительного заключения за два, – “Апостроф”) сразу же после вынесения приговора считалось, что осужденный уже отбыл наказание.
– Тогда сразу вопрос, насколько отразится закон Савченко на делах Майдана?
– На сегодняшнем этапе имеем только один случай применения [“закона Савченко”]. Если будут приговоры, связанные с этим (потому что у нас есть те, кто находится под стражей с момента вступления в силу этого закона), то им наверняка будут зачисляться.
– А по какой статье именно этот единственный человек отбывает наказание?
– В одном из недавних интервью вы говорили, что в судах по делам Майдана, за исключением нескольких дел, ничего не движется, нет желания рассматривать. Почему нет? И есть ли такое желание у ГПУ?
– На каждом этапе своя проблематика. Есть этап досудебного расследования, раскрытия преступлений, есть этап завершения расследования, направление уведомления о подозрении, направление обвинительных актов в суд. Есть уже этап, когда обвинительный акт в отношении лица слушается в суде, соответственно, эта проблематика уже касается судебного разбирательства. Относительно тех дел, которые направлены в суд, мы указываем именно на ту проблему, что где-то процентов 90 [дел] практически не двигаются. У некоторых вообще два года происходит подготовительное заседание и никак не могут приступить к слушанию. Проблема следствия – это другая большая тема, о которой можно долго рассказывать, кто и на каком этапе не способствует расследованию.
– А в ГПУ есть те, кто не способствует расследованию? Или сильное сопротивление только в судах?
– Сокращение нашего департамента, которое произошло в октябре 2016 года, например. Сначала сократили 60 человек, потом в ответ на наши просьбы и на обоснованные объяснения нам добавили 12 следователей и 6 прокуроров, но это не сравнить с тем, что было, и тем, что должно быть для полноценной работы по каждому эпизоду.
С одной стороны, у нас фактически в каждом эпизоде есть результат, направлены обвинительные акты в суд. Но преступлений расследуется более 3 тысяч, и не все они полноценно охвачены так, как могло бы быть, если бы было больше следователей и прокуроров. На какие-то эпизоды вынуждены меньше времени тратить. Конечно, в первую очередь берутся самые тяжкие преступления, на них сосредотачиваются усилия. Но, например, был круглый стол, который организовывали семьи Героев Небесной сотни по поводу привлечения судей к ответственности. И действительно – следствие по фактам преследования автомайдановцев, арестов протестующих в настоящее время не дало достаточного результата. Но в первую очередь это потому, что не было возможности выделять достаточно следователей и прокуроров на эти эпизоды, поскольку сосредоточились на тяжких преступлениях, убийствах. Поэтому эта проблема существует.
– В чем вообще проблема нехватки следователей? Это вопрос глобальной нехватки кадров или кто-то просто не хочет расширять штат?
– Решение принималось генеральным прокурором, он никак не мотивировал. И на основании этих 60 человек было создано другое управление – управление по расследованию преступлений, совершенных преступными организациями. Насколько оно было важным? Мне кажется, что генеральный прокурор показал, что для него приоритетом является другая часть расследования. В целом в Генеральной прокуратуре работает восемь следственных подразделений, то есть следственные подразделения создаются, но для расследования других дел.
Да, конечно, есть другие преступления, которые совершаются. Но на фоне заявлений, что расследование преступлений во время Майдана – дело №1, дело чести, должно быть и соответствующее отношение к этому делу. Или говорите, что мы в этом случае работаем, как все, и не ждите особого отношения. Но звучат выступления, что это крайне важно (по моему мнению, это действительно так). Поэтому я постоянно заявляю о проблеме, что мешает или тормозит расследование. И если общество ожидает результат, то должно быть особое отношение к этому производству.
– У меня нет личных неприязненных отношений с ним, мне ничего не нужно от него как от человека, только как от генпрокурора. Если мы говорим об отсутствии следователей, то я писал рапорты неоднократно, в которых говорил, что необходимо и каково минимальное количество следователей должно работать по этим производствам. На другие случаи также реагирую, где есть какие-то препятствования или какие-то действия заместителей, которые, по моему мнению, являются незаконными, тогда я обращаюсь за защитой к генпрокурору. Если он не принимает законного решения, то я уже реагирую на его действия – с требованием обеспечить выполнение закона.
А что касается возможности коммуникации, то я такой возможности не имею – по решению Луценко мои встречи с ним не происходят. Раньше предпринимал попытки неоднократно, и все это заканчивалось на уровне приемной, где мне говорили: “Хорошо, мы сообщим вам”, но никто не сообщал. Одновременно в ноябре 2017 года генпрокурор в СМИ заявил, что решил не видеться со мной и общаться со мной исключительно через переписку, потому что я: а) постоянно говорю о проблемах; б) я якобы его указания не выполняю и критикую его, а это неконструктивно. Но мне кажется, что генпрокурор получает заработную плату за то, что он в первую очередь занимается проблемой расследований и ее решением, а если критика конструктивна, то надо прислушаться. Если же, по его мнению, я совершаю какие-то неправильные, противоправные вещи, то от этого также не стоит прятаться, а действовать согласно закону. Должность государственного чиновника обязывает сотрудничать для достижения результата. Я на своей должности не имею достаточно процессуальных полномочий, поэтому есть ряд вопросов, которые может решить только генпрокурор.
– На днях Петр Порошенко сказал, что решил принять участие в судебном процессе, это будет впервые в украинской истории, когда президент такое делает. Как считаете, насколько участие президента ускорит процесс расследования дел Майдана? И вообще, насколько ценный свидетель Порошенко?
– Он может быть свидетелем в отношении тех событий, в которых он принимал участие. Конкретно это по 1 декабря или же во время рассмотрения судом меры пресечения одному из протестующих, когда он высказывал прокурору свои замечания. Также он может свидетельствовать обо всех ему известных событиях. Исходя из данных во время следствия показаний, прокурор будет решать, необходимы ли эти показания ему как доказательство определенных обстоятельств во время судебного процесса. Если же это какие-то ранее неизвестные свидетельства, то необходимо, чтобы сначала он был допрошен следователем.
А относительно ускорения. Нет, это никоим образом не влияет на сам процесс. Как по мне, ускорить президент может, если, используя собственные полномочия, в частности право законодательной инициативы, организует через Верховную Раду усовершенствование уголовно-процессуального законодательства. Это в его полномочиях, потому что он имеет право законодательной инициативы и потому что есть фракция его имени. Соответственно, это может убрать, например, тот недостаток, который появился в законодательстве 20 ноября, когда часть полномочий следователей прокуратуры была утеряна. То есть с 20 числа они вообще ничего нового не могут регистрировать и расследовать, законодатель оставляет им лишь право завершать старые дела, начатые ими же.
И сейчас, если устанавливается какой-то новый эпизод, заявления о преступлениях поступают, а следователи прокуратуры не могут внести сведения в ЕРДР. Кроме того, этим созданы проблемы в расследовании многих преступлений во время Майдана, которые начались еще до 20 февраля – они в большинстве начаты следователями милиции, а закон нам позволяет завершать уголовные производства, начатые следователями прокуратуры. Если президент хочет помочь, то должен был бы обратиться в Верховную Раду с первоочередным вопросом, с законопроектом о продлении полномочий следователей прокуратуры для завершения расследований дел Майдана – и это был бы весомый вклад, я думаю.
– Еще президент сказал: “Преступления Майдана не имеют срока давности”, многие начали говорить, что якобы это означает, что разбирательство затянется, что вообще решений суда можно не ожидать.
– Думаю, это не касается уголовного процесса. Тут надо смотреть относительно конкретных эпизодов и конкретных расследований. Например, если преступление не раскрыто, особенно убийство (например, первые убийства), то государство берет на себя обязанность расследовать их, пока они не будут раскрыты, сколько бы времени на это ни шло, государство должно работать над раскрытием – год, два, три или пятнадцать. А там, где установленные лица, когда они завершатся, это уже вопрос суда. Поэтому я бы эти слова не воспринимал как то, что будет замедлено рассмотрение.
– Охотно ли со следствием сотрудничают политики, правоохранители?
– Политики в большинстве своем пришли на допросы, но по второму, третьему, четвертому вызову, только единицы – самостоятельно. Не чувствуется ярого желания помочь, в то же время еще не все пришли, не все допрошены. Тот же Юрий Мирошниченко (нардеп от Оппоблока, во время Майдана – депутат Верховной Рады от Партии регионов, – “Апостроф”) длительное время вызывается, но так и не хочет явиться на допрос, пользуясь депутатской неприкосновенностью.
А что касается правоохранителей, то у нас тоже ситуация катастрофическая в том плане, что большинство из них не только не предоставляют полноценных правдивых показаний, но еще и продолжают работать в правоохранительных органах. То есть работают лица, которые не способствуют раскрытию преступлений. Мы же не можем оказывать какое-то дополнительное влияние, но руководство МВД, СБУ могли бы этот момент использовать во время тех же самых аттестаций, переназначения в полицию. Вот если есть твои показания во время расследования – то это залог того, что ты дальше будешь работать. Правоохранители идут на должности и получают зарплаты за то, что они помогают или предупреждать, или раскрывать преступления. И если ты какие-то данные скрываешь от следствия, если ты говоришь, что ничего не видел, то на 99% это неправда, потому что если ты не был непосредственным свидетелем каких-то событий, то во времена Майдана ты обязательно сталкивался хотя бы с какими-то незаконными приказами.
– А знаете ли вы, сколько фигурантов дел – сотрудников МВД, прокуроров, судей – до сих пор работают в органах власти?
– Из тех, кому не сообщено о подозрении, но которые были или могли быть свидетелями событий, и показания которых отсутствуют, сложно сказать. А из сообщенных сейчас где-то 12 человек. Это в основном работники милиции. Есть среди прокуроров как минимум один. Единственное, что он с руководящей должности был переведен на более низкую, но работает. В основном это те же “беркутовцы”, их руководители или следователи МВД. Но есть три человека на руководящих должностях в Нацгвардии и в Департаменте превентивной деятельности Нацполиции.
– Есть ли какой-то прогресс в расследовании первых убийств – Сергея Нигояна и Михаила Жизневского? Вы говорили, что с этими делами сложнее всего, но, например, дело казака Гаврилюка расследовалось быстро.
– Действительно, там не достигнут результат, то есть не раскрыто преступление, но сдвиги есть, потому что проведены дополнительные экспертизы, которые позволяют продвинуться, определить подразделение правоохранителей, которое там было. В том числе, как ни странно, у нас и дополнительные свидетели одного из убийств за три года, к счастью, нашлись. Конечно, все это сложно, учитывая отсутствие показаний правоохранителей, но работа идет, а потому надежда на раскрытие остается.
– Есть информация о том, что в отношении 16 судей направлены заявления о привлечении к ответственности. Почему только сейчас? Ведь дела были открыты еще в 2014 году?
– Дела были открыты на протяжении 2014-2017 годов. И не только ГПУ, а в целом правоохранительными органами в Украине. Это те, в отношении кого обвинительные акты направлены в суд.
– Действительно, помощь в консультациях была, но проблема в том, насколько далеко заходили эти консультации. И это тоже проблема показаний, потому что никаких документов по этому поводу не составлялось. Все упирается в показания, которые в большинстве своем представители СБУ, которые с ними контактировали, не дают. Поэтому сегодня говорим о наличии консультаций, но не можем говорить о подстрекательстве или пособничестве, которое привело к совершению преступлений, именно на основании собранных доказательств. Соответственно, и подозрений по этому поводу нет, но это направление продолжает отрабатываться. Надеемся, что все же мы дадим окончательную оценку их действиям.
– С конца прошлого года активно обсуждается процесс ликвидации судов в рамках судебной реформы. Что же тогда произойдет с делами, которые слушаются в судах, подлежащих ликвидации?
– По общему правилу УПК, который сейчас действует, в этих делах должна быть определена новая подсудность, и они все должны начинаться сначала. Если сейчас не вносить никаких изменений. Если суд ликвидирован, судья будет переведен в какой-то другой суд. И вопрос, будет ли переведен, потому что для того, чтобы быть переведенным, надо, чтобы он прошел проверку.
В Администрации президента говорили, что они подготовят какие-то изменения, но на сегодня этих изменений нет, они в Верховную Раду не внесены, поэтому я даже не могу понять, в чем они будут заключаться. Вопрос: для чего было делать ликвидацию, если можно было сделать реорганизацию? Тогда была бы правопреемственность, судьи имели бы право дальше рассматривать дела. То есть это опять какая-то законодательная, так сказать, мина, которая может взорваться с резким минусом для рассмотрения этих дел в судах.
– Вообще надо ли было ликвидировать суды, по вашему мнению?
– Такой ликвидации не нужно было проводить, это мое мнение. В общем, мне кажется, что реформы не тем путем идут. Основным стержнем реформы должно быть признано реагирование на нарушения, привлечение к ответственности и увольнение судей (впрочем, как и прокуроров, полицейских и работников СБУ), которые грубо нарушили закон.
Например, тот же Высший совет правосудия, когда мы пишем ему жалобы на судей, которые препятствуют расследованию, говорит, что у него на рассмотрении находится 12 тысяч жалоб, которые поступили из Высшей квалификационной комиссии судей. Общий штат судей – всего примерно 9,5 тысяч, а реально осуществляют правосудие где-то 5-6 тысяч, но есть 12 тысяч жалоб. Есть, конечно, жалобы и надуманные, которые не подтверждаются. Но если взять даже пятую часть этих жалоб, то если бы они действительно подтвердились, это было бы реальное очищение, когда за конкретное нарушение конкретный судья был бы уволен, а на его место взяли бы нового по открытому конкурсу. А так всех судей отправляют на проверку, даже тех (если есть такие), которые работают честно и справедливо, им тоже говорят: тебя вместе со всеми ставим в конкурс, ты тоже будешь сдавать тесты, проходить проверку. И это на фоне того, что у каждого из них есть десятки дел. И здесь уже вопрос стоит перед судьей, заниматься ли рассмотрением этих дел или сосредоточиться на тестах.
Это можно было бы делать в таком виде, если бы можно было прекратить совершение преступлений на некоторое время или издать приказ: не совершайте преступления, пока мы не проведем реформу. А так ежедневно происходят новые преступления, и их надо кому-то расследовать, надо кому-то в суде рассматривать. Поэтому именно непродуманные механизмы реформирования, по моему мнению, вредят процессу.
– А как это повлияет на дела Майдана, если все же ликвидируют, как хотят?
– Если не будет каким-то образом этот вопрос урегулирован законодательно, то они начнутся сначала. Если мы берем 20 февраля, то уже три года слушается дело. И допустить, что вновь это будет сначала… Это не просто будет жалко для дела, а это и издевательство над потерпевшими, которые вынуждены будут повторно приходить в суд. И когда это уже закончится, неизвестно.
– А вы пытались общаться на эту тему с кем-то из АП, с депутатами, с теми, кто может повлиять на ситуацию?
– Своему курирующему заместителю и генеральному прокурору где-то неделю назад комплексно подал записку о том, какая проблематика сопровождает расследование, что эти вопросы надо решать, в том числе для информирования АП.
– По первоначальной формулировке поправки Лозового, действительно, фактически все старые дела, которые расследуются свыше шести месяцев или года (в зависимости от тяжести преступления), подлежали закрытию – и с подозрением, и нераскрытые преступления. Именно в таком виде поправки были проголосованы (это характерно для депутатов, которые в большинстве не знают, за что голосуют). Затем выступили в комитете и сказали, что нет, мы не так проголосовали. И в этом, по моему мнению, тоже усматриваются признаки фальсификации.
Но закон имеет другую формулировку – и уже прямых норм о том, что после шести месяцев или года дело подлежит закрытию, нет. Но там есть масса зацепок, которые создают проблемы, которые позволят в большинстве этих уголовных дел прийти к тому же результату. Это, например, продление сроков, где решение судьи не оспаривается, то есть если судья не продлит срок расследования (а по этому закону продление сроков передается суду), то сразу следователь обязан на второй день закрыть.
Дальше у нас поправкой в пределах так называемой реформы “маски-шоу стоп” создалась ситуация, что следователи стоят в очередях, чтобы получить разрешение суда, нужен месяц, чтобы подать ходатайство. Если этот закон 15 марта вступит в силу, и в суде дополнительно надо будет получать еще десятки тысяч разрешений на проведение экспертиз и продление сроков, то получить вовремя разрешение суда на продление сроков следствия будет практически невозможно. И это, опять же, приведет к обязательству закрыть уголовное производство.
Я об этом написал руководству ГПУ, рассказал о проблеме в более чем 100 интервью и выступлениях в СМИ, но пока ситуация, к сожалению, не меняется. Тут же, понимаете, ничего общего с совершенствованием законодательства нет. Здесь вопрос к депутатам: а на кого вы работаете, если вы создаете препятствия для расследования? В любом случае вы не выполняете главное обязательство государства, которое защищает безопасность граждан, их неприкосновенность и обязуется расследовать любые уголовно-правовые посягательства. А то такое складывается стойкое впечатление, что они принимают решения в чьих-либо интересах, чтобы эти дела могли закрыть уже на этапе следствия, не доводя до суда.
Юлия Забелина
