Назар Холодницкий. Руководитель САП

30.11.2018

В качестве одного из своих ключевых достижений на посту президента Петр Порошенко не раз называл создание системы антикоррупционных органов. Вот только на результатах борьбы с коррупцией их появление в стране отражается не очень заметно. Вместо того чтобы изобличать взяточников, новосозданные антикоррупционные структуры ведут борьбу друг с другом. В преддверии очередных выборов в Украине логично ожидать серию обвинительных приговоров в отношении топ-коррупционеров. Это значительно повысило бы рейтинг нынешней власти, увеличив шансы Петра Порошенко выиграть президентскую гонку. Но сумеют ли антикоррупционеры за оставшееся до выборов время, позабыв о распрях, продемонстрировать слаженную, а главное, эффективную работу — большой вопрос.

Четыре года назад существовал огромный запрос общества на борьбу с коррупцией. Большинство политиков шли на выборы именно под этим лозунгом. На этой волне сформировали антикоррупционные органы, приняли антикоррупционное законодательство, но посадок топ-коррупционеров так и не случилось. Почему?

— Борьба с коррупцией в Украине сродни разговорам о снятии депутатской неприкосновенности. С этим лозунгом уже лет двадцать все ходят на выборы. А когда попадают в парламент, начинают понимать, что неприкосновенность — совсем уж неплохо. С коррупцией то же самое.

По прошествии трех лет работы на должности антикоррупционного прокурора могу сказать, что борьба с коррупцией по большому счету ограничивается пиаром. Когда сделано на копейку, а стараются продать за гривну. Когда обсуждают подозрения и задержания, но никто не вникает в суть производств. Наша цель — это приговоры, а не подозрения, задержания, обыски…

Добиться приговора суда по коррупционным делам непросто. Возьмем, к примеру, “янтарное дело”, по которому проходят народные депутаты Борислав Розенблат и Максим Поляков. Оно передано в суд, и должно было состояться предварительное слушание. Но одна из членов судейской коллегии заболела на неопределенный срок. Потом, не исключено, заболеет кто-то другой из судей, и рассмотрение дела еще долго не начнется. Что с этим делать?

— Провести судебную реформу.

Так она проводится.

— Проводится. Но сверху, а не снизу. Реформа началась с Верховного суда, а местные суды остаются пока не реформированными. В то время как 90% всех решений принимается на уровне судов первой инстанции. По данным Высшей квалификационной комиссии судей, из восьми тысяч судейских должностей в стране три тысячи вакантны. Для наших дел, да еще с действующим Уголовным процессуальным кодексом (далее УПК. — Фокус) эта ситуация губительна.

По закону все наши производства слушаются коллегией в составе трех судей, имеющих стаж работы более пяти лет. Так как закон требует от нас направлять производства в суд по месту совершения преступления, такую коллегию часто невозможно собрать.

Давайте поговорим о конкретных примерах.

— Хорошо, возьмем, например, дело одного сельского головы из Сумской области, которого подозревают в получении взятки $100 тыс. Дело направляют в райцентр Сумской области. А там всего трое судей, и лишь у одного из них опыт работы более пяти лет. Дело идет в апелляционную инстанцию, она направляет его в Верховный суд. И уже он определяет подсудность дела исходя из того, где можно собрать коллегию судей с соответствующим стажем.

Другой пример: в мае началось слушание дела об Одесском припортовом заводе. Но в июне одна судья ушла в отпуск, в июле — другая, а в августе — третья. И с мая дело переносят на сентябрь. Только потому, что оказалось невозможным созвать коллегию судей.

По делу тернопольских прокуроров предварительные слушания мы не можем начать уже два года. Два года! Потому что в Тернополе не нашлось достаточного количества судей, которые имели бы право участвовать в процессе.

Дело того же экс-главы ГФС Романа Насирова слушается один-два раза в месяц. Но я понимаю, что собрать трех судей в Шевченковском районном суде — задача не из легких. Кроме наших производств, у них еще есть дела из Шевченковского райуправления милиции: кражи, изнасилования, убийства, наркотики, ДТП.

Одним словом, обвинять судей в умышленном саботаже я не могу, потому что понимаю: это объективные обстоятельства, связанные с дефицитом кадров.

Вся надежда на Антикоррупционный суд?

— Антикоррупционный суд, как мы надеемся, повлияет на справедливость судопроизводства, а также на скорость и оперативность слушания дел. Такие дела, как дело Насирова, будут слушаться не по полтора часа раз в месяц, а ежедневно по пять-шесть часов. Как рассматривалось в Америке дело Манафорта? Две недели изо дня в день судья слушал дело, ничем другим не занимаясь. И через две недели он ушел писать приговор. Мы надеемся, что Антикоррупционный суд сможет работать в таком же формате.

Второе, что нам даст Антикоррупционный суд, — это гласное вынесение справедливых честных приговоров.

Мы не говорим, что все эти приговоры будут обвинительными, как этого хочет прокурор или детектив. Это должны быть честные приговоры. Если суд не согласится с нашим доказательством вины и оправдает человека, мы признаем это. Выполнение решений судов — основа правопорядка в государстве. Как только люди видят, что решение суда можно не выполнять и за это ничего не будет, пиши — пропало.

Когда мы задерживаем человека и просим у суда залог сто миллионов, а суд дает миллион, это нам может не нравиться. Но прокурор САП никогда не скажет, что суд коррумпированный и плохой лишь потому, что вынес “не то” решение. Если я такое услышу от кого-либо из своих подчиненных, я его выгоню.

Плохой кодекс

Создание Антикоррупционного суда — дело будущего. Пока же адвокатам подозреваемых в большинстве громких дел удается убедить суд в том, что правы именно они.

— Я не полностью с вами согласен. Вернемся, например, к делу Насирова. Когда выбирали меру пресечения, некоторые активисты возмущались по поводу того, что Холодницкий не пришел в суд. Бросил, мол, двух “немощных” прокуроров против десяти адвокатов. Но это дело с особо важной мерой пресечения четко показало: если есть доказательная база, то двое “немощных” прокуроров смогут сделать больше, чем десять дорогих адвокатов. В деле Насирова подозрение признали обоснованным и назначили рекордный для Украины залог размером 100 млн грн.

Кстати, мы первые в Украине, кто начал ходатайствовать о залоге сверх установленной в УПК нормы 162 тыс. грн. В исключительных случаях обвинение может ходатайствовать об увеличении суммы. Но у нас фактически каждое дело — исключительный случай.

Тем не менее это исключение из правил. Большинство инициированных антикоррупционными органами громких расследований закрыты по причине отсутствия состава преступления. Взять хотя бы дело о “рюкзаках Авакова”.

— Закрылось дело Авакова — политики кричат “Холодницкий лег под “Народный фронт”. Кричат, аж горло раздирают. Но не хотят понять, почему дело закрыто.

А почему?

— Потому что так были собраны доказательства.

Аваков к рюкзакам не имеет никакого отношения?

— Знать о преступлении и доказать преступление — это разные вещи.

Разве профессиональная компетентность прокурора не состоит в том, чтобы, зная о преступлении, найти достаточные для суда доказательства?

— Мы не всегда можем доказать преступление, о котором знаем. Действующий УПК требует, чтобы любого свидетеля допрашивали непосредственно в суде. Иначе суд не вправе учитывать свидетельские показания. Ключевой свидетель по делу Авакова во время вынесения подозрения давал одни показания, а потом — совсем другие.

Любое следствие должно завершиться либо направлением дела в суд, либо закрытием уголовного производства. Прокурору некуда деваться. Ему надо или идти в суд и доказывать вину подозреваемого, или, если доказательств недостаточно, закрыть производство. Даже если решение публично непопулярно, как это было с делом Авакова. Приходит ко мне прокурор САП и говорит: “Я не могу с этим делом пойти в суд, я его проиграю”. И объясняет: экспертиза подтвердила, что записи неполные, срезанные, что видео на YouTube кое-как слеплено и не в том формате записано, свидетели отказываются от первоначальных показаний, экспертиза стоимости рюкзаков показала, что там нет убытков на 16 млн, а есть только разница между литражом в рюкзаках.

Что я должен ответить? Вынесение оправдательного приговора по уголовному делу — основание наказать прокурора за то, что он незаконно привлек человека. Эта статья предусматривает от пяти до десяти лет лишения свободы.

Разве действующее законодательство не дает вам хорошей базы для эффективной работы?

— Нынешний УПК фактически изнасилован, если говорить о невероятном количестве изменений, которые вносились в Кодекс в течение пяти лет его существования. Это свидетельствует либо о том, что документ изначально некачественно написан, либо о том, что изменения вносились в угоду политическим интересам.

На мой взгляд, действующий Кодекс, возможно, неплох, когда речь идет об обычных делах. Он написан, условно говоря, под адвоката, а не прокурора. Когда речь идет о кражах и прочих бытовых преступлениях, — это хорошо. Вы представляете, что такое камера предварительного заключения? Никому не пожелаешь туда попасть. И мы должны иметь гарантии, что невиновный человек туда не попадет, тем более не сядет в тюрьму.

Но для расследований высокопоставленных коррупционеров этот Уголовный процессуальный кодекс не очень хорош. Глупо надеяться, что коррупционер будет ждать, пока его осудят. Он защищается как может: прячется от следствия, запутывает его, затягивает суд. И нынешний УПК дает ему в этом значительную свободу действий.

Вы пытались инициировать изменения в УПК?

— Сейчас в Верховной Раде создана рабочая группа по наработке нового проекта УПК. В нее включен прокурор САП, он ходит на все заседания. Ждем. Думаю, перед выборами принимать новый Кодекс никому не будет интересно. Скорее всего, это перспектива трех следующих лет. До того времени мы должны жить с нынешним УПК.

Коррупция раздора

Ваши коллеги из НАБУ говорят, что Антикоррупционная прокуратура сознательно спускает дела “на тормозах”.

— Некоторые следственные подразделения не до конца понимают роль прокурора. Следователь хочет, чтобы прокурор был статистом. Ему нужна санкция на задержание — и он хочет, чтобы прокурор молча ее подписывал, не спрашивая, для чего это надо. Но прокурор — это процессуальный руководитель, он осуществляет надзор согласно Конституции, и в каждом производстве должен быть мини-судьей.

Мы должны быть гарантами того, что невиновный человек не сядет в тюрьму. Я не приемлю подхода — давайте всех посадим, а там уже будем разбираться, кто виноват, кто — нет. И не хочу, чтобы мы в ХХІ веке превратились в НКВД. ГПУ должна быть Генеральной прокуратурой Украины, а не главным политическим управлением.

Я часто слышу: давайте назовем такого-то виноватым, он, мол, преступник, народ его ненавидит, и мы тут же соберем тысячу лайков в Facebook. Но мало назвать фамилию, скажем, Коломойского, Фирташа или любую другую. Нужны доказательства. А мне говорят: вот у нас есть куча публикаций, журналистских расследований, мол, этого достаточно. Но я никогда не соглашусь на то, чтобы арестовывать или обвинять людей только на основании их, скажем так, негативного имиджа в массмедиа.

Разве это плохо, что журналистские расследования нередко ложатся в основу дел?

— Хорошо. Но опираться на журналистское расследование в суде мы не можем. В качестве примера приведу дело бывшего председателя Центризбиркома Охендовского. На одном из телеканалов вышел сюжет, в котором показали большой белый дом в Козине (элитный поселок в Киевской области. — Фокус) и рассказали, что он принадлежит Охендовскому. Когда ему было объявлено подозрение, мы дали поручение следователям и детективам принести нам документальные доказательства того, что это дом Охендовского.

Да, дом может быть не зарегистрирован на него, но докажите, что он живет в нем, приезжает туда — хоть что-нибудь! За полгода следствия так ничего и не доказали. Не смогли даже “накопать” телефонный трафик, указывающий на то, что он в том районе находился.

Журналисты показали, страна поверила. Но с чем мне идти в суд?

Слово офицера

Тем не менее руководитель НАБУ Артем Сытник говорил, что дальнейшая работа его ведомства невозможна, пока вас не уволят.

— НАБУ — это не Сытник, а Сытник — это не НАБУ. Согласно УПК Сытник — никто, потому что производство расследуют детективы. Он просто администратор. Он не подписывает ни одного документа в производстве. Отличие руководителя НАБУ от руководителя САП в том, что директор НАБУ — просто директор, а руководитель САП — еще и прокурор. Мои подписи все личные.

И все-таки можно ли ожидать, что нормальные отношения между антикоррупционными органами восстановятся, ведь от этого во многом зависит восстановление доверия к самим антикоррупционерам?

— Скажу так: я делал все, чтобы это доверие оправдать. По ночам по чужим имениям не ездил, мои прокуроры — тоже. Меня два года подряд обвиняли в заангажированности и зависимости от кого-то там. А где доказательства? Сколько бы за мной ни следили, их нет и не будет. Я в этом уверен. А рассказывать, что ты ночью ездил обсуждать вопрос создания антикоррупционного суда, можно разве что первоклассникам.

В этом году на функционирование САП выделили 116 млн грн. По вашему мнению, этого  достаточно? На что вы потратили деньги?

— Нам по штату полагается 70 прокуроров. Исходя из этого и выделяется финансирование. Я уже год прошу Верховную Раду принять законопроект №7271, которым устанавливается эта численность прокуроров. Он прошел все комитеты и пылится в секретариате ВР, но не выносится в зал. Разговаривал по данному поводу со всеми руководителями фракций, просил: проголосуйте за этот закон, он не влияет ни на какие политические интересы и не увеличивает бюджетные затраты. Но безрезультатно.

Фактически сейчас в штате САП 38 прокуроров. Нагрузка на людей все больше, количество дел в судах увеличивается, суды у нас по всей Украине. Мои сотрудники практически не вылезают из командировок.

Может, нежелание депутатов увеличить количество прокуроров САП связано с тем, что вы активно работаете в направлении снятия депутатской неприкосновенности?

— Мы активно по снятию депутатской неприкосновенности не работаем. Реагируем на дела в порядке их поступления. Даю честное слово офицера, что никакого указания топить ту или иную фракцию я не получал и не инициировал. И сам не давал подобных указаний. Просто иногда фамилии депутатов всплывают в коррупционных схемах, которые мы расследуем в отношении других лиц.

Вот на днях НАБУ внесло моим прокурорам два проекта представления на снятие депутатской неприкосновенности — по Ляшко и по Мосийчуку. Можно сколько угодно заявлять, что это политический заказ. Но у одного — необъяснимый дом, у второго — необъяснимая машина и лотерея. Так же и по делу Березкина с его невозвращенным кредитом Ощадбанку. И любые политические симпатии или антипатии тут абсолютно ни при чем.

Но если в первом и втором случаях прокуроры не были готовы идти в парламент, то в третьем случае мы уже видим, что сам парламент “не готов” к снятию депутатского иммунитета, несмотря на все доказательства.

Евгений Гордейчик, Ольга Чёрная

Источник