Хатия Деканоидзе. Бывшая глава Нацполиции
01.02.2017
В Украине завершается конкурс на должность главы Национальной полиции. К участию в нём допустили 43 человека. 24 января состоялось публичное тестирование кандидатов. С теми, кто справился, проведут собеседования, после чего конкурсная комиссия отберёт не более трёх кандидатов для представления их министру внутренних дел. В феврале он утвердит нового главу Национальной полиции.
Экс-глава ведомства Хатия Деканоидзе, подавшая в отставку в ноябре 2016 года, рассказала Фокусу, с какими сложностями ей приходилось сталкиваться при реформировании полиции, в чём сходство и различия реформ в Украине и Грузии и о том, какие радикальные шаги помогли бы стране побороть советские стереотипы.
Как вам в свободном полёте?
— Стало свободнее. За два года, которые я посвятила полиции, накопилось много вопросов, которые необходимо решить. В том числе со здоровьем. Что касается остального, есть некоторые проекты, о которых пока не готова говорить.
Тем не менее предлагаю на время вернуться в прошлое. Своим главным вызовом на посту руководителя Нацполиции вы называли возвращение доверия к ней. Вам это удалось? И сформулировали ли вы для себя рецепт такого доверия?
— Думаю, нам удалось завоевать доверие. На чём это было основано? Конечно, это был кредит доверия. После Майдана у общества возник запрос на то, чтобы создать правоохранительную систему, которая готова защищать людей и страну, а не тех, кто стоит у власти. Получилось ли это на 100%? Конечно нет. Было ли легко? Нет. Правоохранительная система, особенно полиция, всегда была в центре внимания. Сообщив о готовности преобразовать милицию в полицию, мы привлекли ещё большее внимание. В прошлом году я видела результаты одного опроса о том, какие слова чаще всего употребляются политиками и публичными людьми в Украине. Первыми были, по-моему, “война”, “Россия”, а третьим — слово “полиция”. Критики было много. Иногда она была болезненна, потому что, признаюсь, когда ты и твоя команда работает 24/7, когда есть большое желание поменять систему, то одно дело встречать объективную критику, другое — субъективную. Конечно, она расстраивала, но она естественна, потому что люди очень ждали другую полицию. Тем не менее в эпицентре экономического кризиса, фронта, войны и других сложностей я могу сказать, что проект “Нацполиция” состоялся.
К тому же, понимаете, люди зачастую хотят видеть окончательный результат, а маленькие изменения, которые, тем не менее, отодвигают старую систему в прошлое, на себе чувствуют редко. Чувствуют ли наши родители или бабушки, что поменялось? Вот когда они почувствуют на себе разницу, можно сказать, что есть результат. Реформировать только полицию, не меняя остального, очень трудно. Например, у меня болело недавно плечо, и врач сказал, что дело не только в нём, а в организме, который нужно лечить. Так и с полицией. Я очень надеюсь, что 2017 год будет прорывом для страны, потому что реформировать какие-то отдельно взятые части системы невозможно.
Что касается рецепта доверия, самый главный рецепт — действовать в рамках закона, быть честным и хотеть чего-то очень сильно, но самое главное, хотеть поменять страну к лучшему.
Когда вы возглавляли Нацполицию, часто говорили о недостаточном финансировании.
— Вы же понимаете, что это болезнь нашей страны. Особенного экономического роста нет, а коррупционный индекс влияет на все составляющие развития страны.
Существует стереотип о том, что госслужащие не должны получать нормальную зарплату. Вы с этим сталкивались, насколько я понимаю, пытаясь доказать право новых полицейских на достойную заработную плату. Подобный стереотип существовал в Грузии после Революции роз, когда вы стали начальником администрации грузинского министерства безопасности?
— Это совершенно неправильный стереотип. Люди на госслужбе должны получать нормальную зарплату. Я говорю про честных людей. Зарплата должна давать возможность прокормить семью. Особенно это касается полицейских, у которых априори не должно быть другого дохода. А теперь второй момент, почему сложился такой стереотип. К сожалению, люди в нашей стране не верят большим чиновникам, которые сидят в кабинетах. Нужно разрушать именно этот стереотип. Не будет коррумпированных чиновников, прокуроров, берущих взятки, проплаченных судов, которые, на мой взгляд, сейчас являются самой большой проблемой, тогда исчезнет этот стереотип. После Майдана можно было это изменить за несколько месяцев радикальными шагами, но тогда не смогли, а теперь это долгий путь, требующий больших усилий.
Что касается Грузии, то когда после Революции роз я перешла из частного крупного американского проекта в структуру министерства безопасности, моя семья была совсем небогата. Папа — инженер, мама уже после рождения моего брата не работала, так получилось, что я обеспечивала семью. Когда меня позвали стать начальником администрации министерства безопасности, мне было 24 года. И государство тогда в первую очередь стало думать, как повысить зарплаты людям, которые займут ключевые позиции во власти. Постепенно зарплаты становились достойными, и у меня, как у чиновника высшего ранга, была совершенно нормальная зарплата. Так создавался средний класс. Госслужба уже конкурировала с частным сектором, лучшие умы, которые вернулись с учёбы из-за заграницы, пошли работать на государство.
Как в своей работе вы справлялись с ценностным конфликтом тех, кто готов меняться, и тех, кто остался во власти пережитков советского прошлого?
— Думаю, единственный рецепт, который позволит людям с правильными ценностями двигаться вперёд, — общая воля государства и страны для того, чтобы домайдановские силы не взяли реванш. Но это сложно в постсоветской стране. В Грузии мы тоже с этим сталкивались. “Совковая” система, к сожалению, не ушла. И не уйдёт, если у нас не произойдут радикальные изменения, которые покажут людям, что совковая система — зло. Победили ли в Грузии современные ценности? Да. На некоторое время. Посмотрите, что случилось в 2012 году, когда прогрессивные люди, построившие современное государство, несмотря на рост экономики в 12–14 % в год, несмотря на появление среднего класса, проголосовали за олигарха, который зарабатывал деньги в России. Это означает, что нам не удалось окончательно устранить совковые ценности. Надо начинать с образования, но оно начинает давать плоды только через 10 лет, когда вырастет новое поколение. И сейчас мы можем только бороться за эти ценности каждый на своём месте.
Не только государство должно бороться за ценности, но и люди. Вы на своём направлении, я на своём. Например, у нас были случаи, когда полицейские не проходили аттестацию и возвращались к нам через судебную систему, но мы находили инструменты, чтобы их не назначать на постоянные должности. Или вот создали систему ProZorro, и это значит, что люди с другими ценностями не победят в тендерах. Такие проекты должны показывать людям правильные ценности.
Вы проводили для полицейских образовательные курсы с этическим уклоном?
— Очень много. Мы внедрили абсолютно новый метод обучения, и это не было ведомственное образование. Мы специально отбирали лекторов, которые преподавали полицейским. Это была современная методология: права человека, международная конвенция, толерантность, гендер. При этом теоретическая часть была меньше практической. Мы впервые начали переподготовку участковых, следователей и оперативников. А это не только прочитать им заново законы, но и дать новые навыки.
Например?
— Например, мы показывали полицейским, как коммуницировать с гражданами. Когда мы говорим об идеальном полицейском, конечно, важна его готовность защищать людей и соблюдать закон, но самое главное — коммуникация. Без этого полицейскому грош цена.
Вы также говорили о том, что в украинском политикуме принято лоббировать свои интересы. Вы сталкивались с подобным в Грузии?
— В Грузии была одна команда, которая имела большинство в парламенте и принимала нужные стране законы. И на этой жёсткой воле развивалась не только полиция, но и вся страна. Если и существовало лоббирование в других сферах, вмешательство в работу полиции было неприемлемо. У нас был полный фронт против коррупции и криминала. Иногда принимались жёсткие политические решения. Что касается украинских особенностей, то видимо, это остатки советского прошлого, когда можно прийти к министру и что-то сказать и потом проголосовать, потому что есть какая-то договорённость. Это наши реалии. Это тоже ценности. И это надо упразднить. Но не получится так, чтобы все стали ангелами. И я новую полицию ведь не привезла из Грузии, это люди из нашего общества, которые тоже нуждаются в изменениях, как и всё наше общество. Так и с парламентом. В парламенте сидят люди, которых мы выбирали. Они не с неба спустились. Я считаю, что политики, которые придут в следующий парламент, должны быть новым классом. В 2003 году в Грузии это помогло. Пришли люди, которые не были в парламенте, не были на чиновничьих постах. Это было радикальное решение, но оно было правильным. Найдём честных и правильных людей — создадим новый политический класс.
В Грузии удалось добиться серьёзных изменений, в том числе благодаря жёстким политическим решениям со стороны власти. Подобный подход возможен в Украине?
— Власть в Грузии тогда показала, что государство вырвалось из коррупционных кланов, которые существовали во времена Шеварднадзе. Вы просто не представляете уровень тогдашней коррупции в Грузии. У нас не было электричества, потому что министр энергетики заключал нелегальные сделки, которые потом и стали доказательством при его аресте. Государство показало, что можно существовать без коррупции, можно сдавать единые экзамены без взяток и попадать на любой факультет, если человек умный, что можно развивать банковскую сферу, получать нормальные зарплаты и иметь достойный сервис. Если есть результат, люди поверят правительству. Для украинцев приемлемо, чтобы государство учитывало их интересы. Вы знаете, сколько человек сидят в Украине за коррупцию? Я этим заинтересовалась, и оказалось, что всего шесть.
В смысле?
— Шесть человек.
Вы говорили, что для полноценной реализации задуманного вам не хватило политической воли.
— Не только мне. В стране не хватает политической воли. Например, что мешает поменять прокуратуру? Судебную систему? Что мешало за 3 года после Майдана запустить хоть один проект по изменению этих направлений? Это очень сложно, знаю по себе. Всех уволить нельзя, найти новых сразу не получается, но можно сделать радикальные шаги. А для этого нужна политическая воля. Почему её не хватает? Это вина политиков или слишком хрупкого политического соглашения и коалиции? Или всё из-за ощущения, что альтернативы всё равно нет? Сейчас говорят о том, что много популизма. Но ведь если государство не показывает результат, всегда будет популизм.
О чём вы сожалеете за эти два года работы и за что благодарны?
— Я ни о чём не сожалею. Может быть, да, какие-то рабочие моменты, которые я могла бы сделать по-другому. Кого-то нужно было назначить, кого-то нет, но в целом я благодарна судьбе и Украине, что она дала мне такой шанс. Я отдала много энергии, здоровья, но главное — я нашла новую Родину, которую очень люблю. Я сейчас была в Канаде и когда прилетела в Киев, вышла из самолёта, и у меня возникло чувство, что я дома. Я здесь не родилась, но такое чувство было только, когда я приезжала в Тбилиси. Вы мне сейчас не поверите, но я очень переживаю за Грузию, это моя родная страна, там у меня родители, семья, но Украина для меня тоже стала домом. И я очень надеюсь, что буду ещё полезна стране.
