Денис Кобзин. Директор Харьковского института социальных исследований
18.02.2019
В декабре прошлого года Харьковский институт социальных исследований презентовал оценку деятельности Национального превентивного механизма против пыток в Украине. Результаты исследования охватывают работу НПМ за шесть лет его существования и то, как изменилась деятельности органа после начала боевых действий на востоке Украины. Директор института Денис Кобзин рассказал об основных трудностях, с которыми сталкиваются мониторы Национального превентивного механизма при посещении мест несвободы и о том, насколько эффективной остается работа по реагированию и предотвращению пыток и негуманного обращения в Украине.
Что такое Национальный превентивный механизм в Украине сегодня: какой государственной структуре подчиняется, как и где работает?
Национальный превентивный механизм (НПМ) предупреждает пытки и жестокое обращения в колониях, интернатах, психиатрических больницах и других местах несвободы в Украине. Документ, регламентирующий его работу, годами создавался международными экспертами и является выполнением обязательств Украины, взятых на себя после ратификации Факультативного протокола Конвенции ООН против пыток. Одним из компромиссных решений (а их в протоколе несколько) является то, что страны, которые его ратифицировали, обязаны создать собственный, независимый орган, мониторы которого будет регулярно посещать места несвободы с целью предупреждения пыток, а также рассматривать действующие законы и законопроекты.
В Украине, с момента его создания в 2012 году, НПМ находится в структуре Офиса Уполномоченного Верховной Рады по правам человека. Это было логичное решение для 2012 года, других шансов создать НПМ на тот момент просто не было. Однако насколько оно было эффективным – вопрос открытый, так как должность омбудсмена у нас крайне политизирована, что естественно ее в значительной степени ослабляет.
Должность омбудсмена у нас крайне политизирована, что естественно ее в значительной степени ослабляет
Сегодня, спустя уже практически семь лет после его создания, НПМ формально состоит из двух частей – департамента НПМ в офисе омбудсмена и общественников, которые участвуют в визитах. Формально они имеют право беспрепятственного посещения любого из почти 5000 мест несвободы в Украине, могут беседовать с людьми с глазу на глаз, заходить в помещения, знакомиться с документами. Под мониторинг подпадают тысячи мест несвободы во многих министерствах – от отделов полиции до домов ребенка – все, где люди содержатся под контролем государства и есть риск злоупотреблений и нарушений прав человека.
И все места несвободы открыты для мониторинга?
Система посещений не так проста, как кажется. Во первых, общественность никогда не имела права самостоятельного визита и поэтому количество визитов в места несвободы всегда было ограничено теми возможностями, которые есть у офиса омбудсмена. Последствием этого стало то, что за шесть лет работы НПМ не было ни одного года, когда удавалось посетить хотя бы 10% от общего количества мест несвободы. А это ведет к самым печальным последствиям – в большинстве мест несвободы мониторинг все еще и не проводился, мониторы теряют мотивацию, так как им не так уж и часто выпадает шанс посещать места несвободы и они просто не видят эффекта от своих усилий.
В большинстве мест несвободы мониторинг все еще и не проводился
Во вторых, на офис омбудсмена поступает огромное количество жалоб, в том числе и из мест несвободы, и львиная часть усилий НПМ тратится на то, чтобы на эти жалобы реагировать. То есть работа носит реактивный характер – НПМ постоянно фиксирует нарушения, догоняет, вместо того, чтобы предупреждать их возникновение.
Кроме того, что влияние общественности на подготовку, публикацию и продвижение отчета по итогам визита не так уж и велико. Фактически, монитор от общественности выступает подмастерьем у работника офиса, который и определяет куда и когда ехать, руководит визитом, пишет отчет по итогам визита, выкладывает на сайт офиса пресс-релиз с основными выявленными фактами. Годовые отчеты также готовятся сотрудниками офиса – то есть роль общественности сведена к минимуму. Насколько может быть эффективной такая модель, можно судить по двум показателями – это посещаемость мест несвободы в стране и влияние НПМ на ситуацию в них. Так вот, – сегодня большинство мест все еще не посещалось ни разу и большинство визитов продолжает выявлять те же нарушения, что и семь лет назад. Можно говорить о каком-то эффекте?
Когда негуманное обращение переходит в пытки и регулирует ли это определение что-то еще, кроме Уголовно-процессуального кодекса Украины?
Очень плавно переходит. Есть масса определений пыток – в Конвенциях, Уголовном кодексе, но стандарт со временем меняется, не в последнюю очередь, благодаря решениям Европейского суда по правам человека. Если сказать совсем грубо – то разница между пыткой и негуманным обращением на практике не всегда ясна, просто по сравнению с пытками, жестокое обращение отличается тяжестью боли и страдания, иногда намеренностью действий. На это указывал не раз Комитет против пыток. Однако, если представить себя на месте человека, который вынужден проводить годы, будучи прикованным к кровати, и вынужденного годами ходить под себя и сравнить его с тем, кого заковали в наручники – то будет очень сложно провести эту грань. Наверное поэтому, “пытки и жестокое и унижающее человеческое достоинство обращение” давно уже стало устойчивым словосочетанием в документах и специализированной литературе.
Если НПМ мониторит пытки, то кто мониторит НПМ? Есть ли в его работе показатель эффективности?
В целом, эффективность НПМ никто не мониторит. У нас почему-то сложилось оптимистическая оценка его как безусловно успешного механизма и это не подвергается сомнению. Во многом, это связано с тем, что огромные усилия тратятся на построение имиджа успеха – если есть какие-то визиты, то это уже достижение. Он в действительности существует как минимум в двух реальностях – общественности и офиса Уполномоченного. Они пересекаются, время от времени, в ходе визитов, на тренингах или на конференциях, однако задачи у каждого свои.
Как мониторы НМП узнают о фактах негуманного обращения? Насколько длинная это цепочка?
Мониторы могут получить информацию из массы источников – от самих пострадавших, их родственников. Это может быть информация в СМИ или жалоба, которая поступила в офис омбудсмена. Мне кажется, что вопрос не в том откуда узнают, а в том, что решение, посещать ли это место несвободы, откуда информация или не посещать, когда это делать, будет визит объявленный или неожиданный – все эти решения принимают сотрудники офиса омбудсмена.
Есть ли случаи отстранения кого-то от должностей в тех учреждениях, где были подобные случаи?
Да, были случаи отстранения, как и случаи возбуждения уголовных дел. Но, к сожалению, они капля в море и совершенно не меняют систему. Можно убрать человека, но если все остальное останется также, то следующий на его месте не будет лучше. Да и сколько вы их собираетесь убирать? Всех по очереди? Так, чтобы к каждому приехать существующими темпами понадобиться лет 20. Кроме того, НПМ при омбудсмене изначально занял слабую позицию и сильно сконцентрировался на переписке с ведомствами и министерствами, а это их поле. Практически не было случаев, когда проблемы выносились в публичную сферу и использовались СМИ, соцсети – наиболее эффективные механизмы сегодня, способные вызвать резонанс и обеспечит давление общественного мнения, международного сообщества. НПМ остается разделенным – есть полевая работа, которая хоть и основана на малом количестве визитов, но даже при этом собирает достаточно материала для того, чтобы устроить публичную порку любому руководителю министерства, и есть работа омбудсмена, который не стремится к обострениям и перебрасывается письмами. Фактически вся полевая работа сливается, ведь системно ничего не меняется.
Какая сейчас динамика по применению пыток и негуманного обращения в местах несвободы в Украине?
Динамика для разных мест несвободы может сильно отличаться, в зависимости от ситуации даже в течение одного года. Именно этого и не хватает НПМ в Украине – умению быстро реагировать на возникающие вызовы. Так, когда он начинал работать места несвободы в Вооруженных Силах, СБУ никого не интересовали – там практически никто не содержался. Это очень резко изменилось с наступлением 2014 года – эти два ведомства стали задерживать законно и незаконно значительное количество людей, пошел вал информации о нарушениях.
Именно этого и не хватает НПМ в Украине – умению быстро реагировать на возникающие вызовы
Уровень насилия в полиции в 2014 году снижался существенно – они просто боялись его применять, но со временем он вернулся на исходные показатели.
Все сильно отличается и в разных регионах, и в зависимости от удаленности от областного центра и даже от личности начальника учреждения. Хотя в этом смысле ничего не изменилось – и раньше так было. Чтобы видеть картину в целом – нужен совершенно другой масштаб посещений, анализа и отчетов. Сейчас мы пытаемся понять, как выглядит слон, ощупывая его хобот.
По результатам проведенного вашим институтом исследования по работе НПМ – только 5-6% мест несвободы посещаются в год. Остальные 95% – это черная дыра? Оттуда что-то слышно?
Фактически дыра. То есть, конечно, из многих мест поступает информация, и НПМ уже не единственная схема посещения мест несвободы в стране, но доверять можно только тому, что оформлено документально – рассказать можно все, что угодно. По логике, в схожих местах несвободы должны быть схожие проблемы, однако жизнь не раз разбивала такое предположение – и к сожалению, в большинстве случаев в негативном ключе. В местах, которые не посещаются регулярно, открыты возможности для любых нарушений и этим часто пользуются. Наружу это часто не выходит, либо выходит, когда уже случается какая-то откровенная дикость, которая привела к смертям и увечьям. Именно поэтому, минимальным, повторюсь, минимальным стандартом посещения для места несвободы должно быть посещение хотя бы раз в год. Только после такого масштаба мониторинговой деятельности мы сможем говорить о том, что знаем общую картину.
Что с теми местами несвободы, которые остались на оккупированной территории? Входит ли в обязанности НПМ как-то коммуницировать с этими местами несвободы? Менялись ли как-то положения о работе в связи с войной и аннексией?
Нет, сам НПМ в эти места доступа не имеет. Офис уполномоченного, насколько я знаю, находится в коммуникации с оккупационными властями России и “чиновниками” псевдореспублик, но это уже дипломатическая работа, а не работа НПМ. Хотя работа в этом направлении отлично подпадает под мандат НПМ, общественная часть совершенно не включена в этот процесс, посещений мест несвободы на оккупированных территориях нет, сбора информации в рамках НПМ не ведется. К сожалению, журналисты и международные организации делают намного больше работы по анализу того, что там происходит, чем НПМ, который за все это время не выпустил ни одного доклада, посвященного положению людей на оккупированных территориях.
Опять же, ссылаясь на результаты исследования, нельзя не спросить: НМП в том виде, как сейчас, все еще нужен? Или его стоит внедрить в какие-то из существующих государственных структур?
Национальный превентивный механизм в таком виде, как существует сейчас, был нужен в 2012 и немного в 2013 году. Сегодня результат его работы можно признать неудовлетворительным. Да, в схеме посещений есть люди, которые действительно хотят изменений. Есть такие и в департаменте НПМ в офисе омбудсмена. Но система работы, в которую они закованы, не позволяет им добиться каких-либо сдвигов – они и дальше будут крутиться как белка в колесе, эмоционально выгорая после посещения очередного места, где с людьми обходятся как со скотом, и не имея возможности что-то поменять; зная, что завтра будет еще одно такое же место, послезавтра – еще одно. В это же время, бенифициарами НПМ будут оставаться не люди в местах несвободы, а организации, что вполне уютно себя чувствуют, проводя тренинги и стратегические планирования, которые ничего не меняют.
Мне кажется, что нужно идти в двух направлениях одновременно – признать проблемы, изменять существующий НПМ и при этом развивать другие схемы посещений мест несвободы, развивая право общественности на самостоятельное посещение. Единственный путь для того, чтобы регулярно посещать всю эту черную дыру тюрем, изоляторов временного содержания, интернатов, психбольниц – это децентрализованная модель НПМ, когда она опирается на местные инициативы; когда она использует ресурсы специализированных НГО; когда отчеты всех, кто принимал участие в посещениях будут иметь вес, сравниваться и обсуждаться. В этом смысле НПМ должен выйти за рамки офиса омбудсмена и стать скорее платформой для разных инициатив, которая будет смело и независимо продвигать необходимые изменения.
ТАТЬЯНА БЕЗРУК
