Совок и маятник
08.01.2017
Учительница русского языка горько плакала, проверяя сочинения «Как я провел лето». Теперь она знала, что делать, но годы уже ушли.
(народное творчество)
ЛЕТО ПЕРВОЕ
Когда в далеком 79-м мама сообщила о том, что я еду в пионерский лагерь, мне стало не по себе. Я был ребенком, много читавшим и мало общавшимся. К тому же само слово «лагерь» у меня вызывало плохие ассоциации: там всех принуждали быть счастливыми. В унылый серый день наш автобус подъехал к воротам пионерского лагеря, над которыми было написано «Страна счастливого детства».
С самого начала моего пребывания там зарядили злые дожди. Развлечением нам служили карты на кровати в спальне и просмотр фильмов в клубе. Я не знаю, кто подбирал их репертуар, но сделано это было с каким-то отточенным, тщательно продуманным садизмом: каждый второй вечер нам показывали советский триллер «Легенда о Тиле Уленшпигеле». Возрожденное Аловым на экране Средневековье, казни, костры инквизиции, сжигание ведьм и сцены пыток – самое то, что нужно для детской души.
Словом, я выдержал только полторы недели. Уж не знаю, какое «счастливое детство» отражалось на моем лице, но мама после короткого осмотра сказала собирать вещи. Уезжая, я обернулся на ворота с надписью и увидел сидящего на корточках повара из местных. Он, прикрывая от дождя сигарету ладонью, равнодушно смотрел мне вслед. На пальцах у него были наколки.
Пионерское лето глубоко засело в моем подсознании, и я не то что бы перестал любить эту пору года, но стал относиться к ней с настороженностью.
ЛЕТО ВТОРОЕ
Через двадцать лет я снова увидел знакомую фигуру, сидящую на корточках возле ограды бывшего польского костела. В летних сумерках сложно было разглядеть картинки на его пальцах, но он так же прикрывал рукой огонек сигареты и флегматично рассматривал порог предвыборного штаба известного украинского чиновника, проживающего нынче в Москве.
Кандидат в депутаты был толстым, обильно потеющим самодовольным человеком, презирающим всех. Он привез из столицы целый штат холуев, охранников, длинноногих секретарш и даже своих «воспитанников» – известных братьев-боксеров. Целыми днями кандидат мотался по городу, холуи печатали безумные постеры, календари и брошюры, охранники проверяли помещения, секретарши читали глянцевые журналы и не могли освоить, как работает кулер. Он казался им демонической машиной, созданной евреями, чтобы подчеркнуть их, секретарш, неполноценность. «Город у вас – так себе. Даже Игорь Михайлович не знает, стоит ли на вас тратить деньги», – говорили они.
Главными политтехнологами была пара киевлян, усиленно изображающих кипучую деятельность. Напряженность и легкую нервозность они время от времени гасили «травой». Она была тощей крашеной блондинкой с красивой русской фамилией и плохо скрываемой ненавистью к провинциалам, а на бледном лице ее друга блуждали томление, духовность и избранность. Мне казалось, я проник в их мысли, рассмотрел проекции переживаний на стене избирательного штаба, но, возможно, мне так только казалось. Кот Базилио и лиса Алиса были ленивыми, малоэффективными и считали кандидата индейцем-гуроном. Город засыпали печатной продукцией, противник, местный социалист, вяло трепыхался, и наконец в один прекрасный день кандидат потряс всех царским поступком – заасфальтировал все улицы. Пресса билась в восторженной эпилепсии, городской автодор радостно потирал руки, а местные пьяницы бого-творили столичного чиновника: в день выборов он выкатил на улицы бесплатные бочки с пивом.
Спасаясь от жары, я сидел в приемной, когда в двери ввалился сам «почти победивший» (так его называли холуи) с приехавшим из столицы приятелем. «Почти победивший» называл его то Сашей, то Рафкатовичем (я сразу про себя назвал его Рабфаковичем). Приятели не обращали внимания на меня и секретаршу, нещадно матерились и обсуждали какого-то «гоблина, который в натуре не заработал на хату на бульваре Леси». При этом Рабфакович курил сигару и сплевывал на ковер, а кандидат рассеяно гладил по заднице секретаршу. Меня раздражали сигарный дым и плевки Рабфаковича, поэтому я убрался на крыльцо. Через дорогу в летних сумерках на корточках сидела знакомая фигура и меланхолично смотрела в пространство.
В итоге кандидат стал депутатом, зарплаты никому не заплатил и уехал праздновать победу в Киев. А через две недели местный автодор узнал, что должен более 700 тысяч гривен за битум, подаренный кандидатом городу во время предвыборной кампании.
ЛЕТО ТРЕТЬЕ
Недавно судьба попросила меня побыть директором базы отдыха одного разваливающегося предприятия, принадлежащего столичному регионалу.
В июле на вверенную мне базу прибыли на недельный отдых молодые коммунисты области. Подростков и переростков свезли с отдаленных районов, и все семь дней они маршировали по территории со знаменами, коммунистическими гимнами, варили фронтовую кашу и танцевали в сумерках под песни Антонова. Каждый день к ним приезжали партийные бонзы, привозившие огромные плакаты с изображением Петра Симоненко, коробки с яблоками, агитационную литературу и стойкий запах хорошего одеколона. Собравшись в беседке, они рассуждали о подлости буржуазной банковской системы, заговоре националистов и каждый день назначали кого-то секретарем ячейки. Спустя два часа они садились в машину, водитель спрашивал:
– Где будете обедать?
– Как всегда, – партийный гуру вальяжно махал рукой, и BMW трогался с места.
…У ворот соседней базы сидевший на корточках человек флегматично смотрел им вслед.
О ЧЕМ Я
Мы – дети СССР, страхов, комплексов и томительного ожидания борьбы. Совок держит нас, не отпускает из узловатых, подагрических пальцев, смотрит с прищуром путинских глаз, сдержанно скалится улыбкой из Межигорья, не может поделить сферы влияния под куполом на Банковой. На обломках совка вырос этот человеческий репейник, упорно цепляющийся за прошлое и на руках вползающий в будущее. И неважно, кто придет – Сеня или Веня. Пока будет так.
Конечно, сквозь щели уже дует ветерок и чувствуется, что в комнате стало свежо, и дышится свободнее. Но за окном глаза снова наталкиваются на сидящую на корточках фигуру, на пальцах которой «масти», а в глазах – звериное равнодушие и уверенность в вечной жизни.
Он – коммунистический Агасфер, лагерный Вечный Жид, фабричный Прометей, прикованный к станку. Он сидит на корточках и флегматично наблюдает за тем, как дети большевиков взращивают своих мажоров и умоляют беречь «накопленное непосильным трудом». Его пальцы стряхивают пепел и помнят и кайло, и маузер. Он должен уйти. Его нужно вытравить из подрастающих пластилиновых душ, выжечь из собственного сознания. Нет угнетателей и оппозиции, нет Януковича и Юли, нет Ахметова и Иванющенко. Есть совок на корточках и отравленная душа. Тело замерло в ожидании колебания маятника.
Виктор Шуляр
