Украинская милиция 1920-х годов (часть 2)
10.05.2017
Интересную страницу тогдашней жизни женщины высокопоставленного руководителя открывает «женская линия» по делу киевской милиции. Перед судом предстали Фелицата Фрадько, Лидия Коваленко, Александра Райман. Все они — домохозяйки, все имеют хорошее образование и привлекательную внешность, все — «честные беспартийные». И все, каждая по своему, совершали преступления со своими мужьями.
Лидия Коваленко — жена начальника Киевской губернской милиции. Шаг за шагом на суде раскрывается ее характер. Со своим будущим мужем, тогда начальником Харьковской губернской милиции, она знакомится в ситуации вполне обыденной. Последний жил на квартире у ее родителей в Харькове. Именно тогда она уговорила Федора Коваленко покинуть свою первую жену, крестьянку по происхождению. Умная и опытная женщина, она постепенно заняла доминирующее место в семье.
Воспользовавшись слабостью мужчины, его склонностью к чрезмерному принятию спиртных напитков, она благосклонно относилась к получению им «ловких» подарков, постепенно начиная заказывать что-то и себе. Она нашла довольно интересный стиль поведения на суде — подчеркивая любовь к своему мужу, она шаг за шагом представляет из себя зависимую от него женщину, которая действовала так по его указаниям: «Я делала то, что мне говорил делать Коваленко, и то, что он сам часто делал…
Никто мне не объяснял, что так нельзя… Я была политически совершенно необразованной. Никто со мной не занимался. Я — обычная обывательница. Не могла приобщиться к общественной жизни, потому что, когда приходили гости, муж разговаривал с мужчинами, а я с женщинами, которые столь же знали об общественной жизни, как и я. Я была только хозяйкой в доме, и все, что делал мой муж, казалось мне хорошо» 15.
Фелицата Фрадько, 27-летняя мещанка из Семипалатинска со средним образованием, молодая жена старого партийца, на суде выдает из себя домохозяйку, которая полностью слушалась своего мужа и не вмешивалась в его дела.
Она регулярно получала «подарки» (в частности на суде речь шла прежде всего о полученных от ресторатора и владельца гостиницы «Марсель» Гельфанда ценных подарках — золотых серьгах, поясе и камее) и явно не может не догадываться, что такая ее популярность связана с работой мужа. По ее бессознательности относительно действий мужа, то по показаниям одного из обвиняемых, Раймана, когда он принес на квартиру к С. Фрадько 3 бутылки вина, Фелицата ответила «Что такое три бутылки? Нам присылают вино ведрами» 16. Разоблачает ее «невиновность» и записка от мужа, перехваченная во время их заключения в допре: «Цаточка, ты позавидовала жизни Лидии Коваленко и ее нарядам — за это я и погибаю» 17.
Постепенно выясняются шаги «падения» или «неправильного воспитания» старым партийцем своей жены: «Фелицата якшается с Гельфандом. Фелицата получает от нэпмана Гельфанда серьги, камею, серебряный пояс. Жена ответственного работника, старого члена партии, встречается и принимает у себя в гостях ресторатора Гельфанда…
Так или иначе Фелицата начинает получать подарки от Менабде — котиковый воротник, отрез на костюм, отрез мадеполама, от Горского — отрез трикотина, от Петрова — отрез на пальто и самовар. Менабде, Горский, Петров — товарищи мужа по службе — коммунисты и подчиненные… Каждые два-три дня неизвестные лица приносят ей какие-то посылки: вино, окорок, водку. И Фрадько пьет и ест принесенное, видит на жене новые платья. Ну как при такой системе партийного супружеского воздействия — мещанке Фелицате отказаться от золотых сережек» 18.
Система «подарков», которая описывалась выше, была хорошо налаженной и поддерживалась изнутри необходимым «мифотворчеством». Последнее, правда, иногда давало сбои, как, например, в ситуации, когда помощник начальника Федотов подарил С. Фрадько дамские золотые наручные часы с надписью: «Строгому, но справедливому начальнику от комсостава Липецкого района». На суде Федотов объяснил, что на тот момент нельзя было купить в Киеве мужские часы, поэтому были вынуждены купить женские. Поэтому подарок «строгому начальнику» достался Фелицате.
Александра Райман — жена начальника Лыбидской районной милиции Эдуарда Райман. Спившаяся и всегда пьяная, она описывается свидетелями и обвиняемыми как «диктатор в юбке». На ее фоне сам начальник милиции воспринимался как меньшее зло, ибо «он был таким человеком, который мог критически подходить к своим требованиям… он знал по докладам и рапортам, сколько можно брать… А Райманша совершенно не считалась и не принимала во внимание наши источники. Она не умела критически мыслить. Она была слишком требовательной. Она была диктатором…» 19.
Супруги Райман тяжким бременем ложились на всех подчиненных и «подконтрольных». Александра Райман сама ходила по магазинам и назначала «жалованье», а несогласных наказывала руками мужа (в виде обысков, штрафов и т.п.). Даже когда начальник с женой уезжали на отдых, жизнь подчиненных не только не улучшалось, а становилось еще хуже. Во-первых, они были вынуждены регулярно отправлять деньги на отдых, во вторых, — следить за дочерью Райманов и приносить ей конфеты и игрушки, и в-третьих, выполнять распоряжения матери Райман, остававшейся при внучке и отдававшей распоряжения всей милиции. То есть, надзиратели были вынуждены обеспечивать «подарками» три поколения семьи Райман.
В Лыбидском районном отделении милиции надзиратели делились на «надзирателей 2-го этажа» (тех, что шли в кабинет начальника, Эдуарда Раймана, по заданию или с рапортом) и «надзирателей 3-го этажа» (тех, что сразу отправлялись на третий этаж к Александре Райман, чтобы отрапортовать об очередном подношении).
В оценке такого стиля жизни высокопоставленных руководителей на суде появилось интересное слово-объяснение — «периферия». Каждый раз, когда кто-то из обвиняемых женщин осуществлял грехопадение в виде принятия очередного подношения или подарка, ее муж был на «периферии». По возвращении в Киев наличие подношения было уже осуществленным фактом — действием неразумной женщины, которая так и осталась обывательницей и мещанкой. Поэтому в процессе допросов вырисовывается модель защиты — женщины зависели от мужчин, которые не научили их правильно вести себя, мужчины были «на периферии» (то есть в отъезде), и все вместе — не виновны.
Важным моментом является то, что большинство из обвиняемых в течение всего времени рассмотрения их дела в суде признали отдельные факты собственной преступной деятельности, однако не осознали в полной мере преступного характера своих действий: «Ну промахнулся, сделал пару ошибок и за это попал в преступники!… За бутылку вина, за фунт колбасы — преступники» 20. До последнего они продолжали считать, что наказаны за «мелочи», за «ничто», что в определенной степени свидетельствует об институализации взяточничества, то есть приобретения им постоянно воспроизводимых и принятых форм поведения, которые не воспринимались уже как отклонение или преступление, а стали нормой.
По результатам рассмотрения в суде дела главные обвиняемые С. Фрадько (заместитель начальника Киевской губернской милиции), Менабде (начальник милиции Центрального района г. Киева), Горский-Умнов (начальник активной части розыска и уполномоченный ГПУ), Малышев (помощник начальника милиции по Проммилиции) выездной сессией Верховного Суда были приговорены к расстрелу. Осужденные подали в ВУЦИК прошение о помиловании, которое было отклонено. Все приговоренные к расстрелу были казнены.
Это основные моменты громкого «киевской дела», которое приоткрыло завесу над внутренней жизнью милиции.
…Рассматриваемая в статье серия публикаций в периодической печати по поводу дела киевской милиции становится частью публичного дискурса в марте — мае 1926 г. В правоохранительных органах, оказавшихся в центре публичного скандала, за плечами уже были период становления и организационных поисков (т.е. на момент происшествия имеем уже вполне сложившуюся систему взаимодействия между органами охраны порядка с достаточно четким разделением функций, исключавшим дублирование или перекрещивание обязанностей), пережитые масштабные и публичные по своему характеру чистки (1921, 1923 и 1925 годов, из которых наиболее масштабной и публичной стала чистка 1923 года, в результате которой удалось сформировать «пролетарский состав» правоохранителей) и стабильную законодательную базу (что позволяло унифицировано подходить к пониманию преступления в пределах всего государства и выносить стандартизированные приговоры и назначать наказания). Упрочение правоохранительного института происходило параллельно с установлением советской власти в целом, которая уже решила проблему системного кризиса начала 1920-х годов за счет уступок мелком частному капиталу и временного отказа от коллективных форм производства, распределения и потребления.
Именно на этом этапе власть выстроила прочную систему государственной безопасности (ее институциональной формой было Государственное Политическое Управление — ГПУ) и была в силах заняться окончательным укреплением своей системы за счет вычищения из нее тех элементов, которые не соответствовали идеологически выдержанному конструкту «советского служащего». «Дело Киевской милиции» лишь одно из дел, которые в 1925-1926 гг активно обсуждаются журналистами и читателями. Рядом с ним не менее социальные драмы разыгрывались на страницах газет вокруг дела харьковских судей 22, руководителей ведущих советских учреждений на Херсонщине 23, Тульчинщине, Одесщине, Донетчине 24…
…Интересны проявления групповой идентичности главными виновниками этого дела — представителями милиции и уголовного розыска. Эта группа выступает как неоднородная; хотя ее представителей объединяет единая система, в которой они работают, однако не объединяют статус, происхождение, мировоззрение и т.д.. И если в начале процесса срабатывала групповая идентичность, основанная на профессиональном факторе (все обвиняемые отвергали обвинения во взяточничестве, а существующую систему отношений характеризовали как искренние и дружеские «подарки»), то в конце концов проступает деление на руководство («маститые профессора взятки», «киты», которые заставляют подчиненных нарушать закон) и рядовых работников («ученики», участковые милиционеры и надзиратели, «братва», «плотва», «маленькие люди», которых заставляют, которые отдают последнее, карьера которых зависит от руководства и т.п.).
Обе группы выбирают различные стратегии защиты — «ученики» активно выстраивают образ «жертвы обстоятельств», перекладывая всю вину на руководство, последние оправдывают свои действия (даже в поэтической форме) по схеме «все так делают» или тяжелыми условиями жизни: «Я не знаю милиционера, который бы взял ручку или перо в руки и хотя бы что-то сделал без взятки», «Надо быть строгим с правонарушителями, иначе можно и с голоду умереть » (высказывания Менабде) 28, «Кто на свете согласится / Жить всегда в сплошной борьбе? / Разве можем мы забыться / И не думать о себе? / Вы поверьте, это дело / Нам барыш большой дает, / Кто работает умело — / Никогда не пропадет» 29 (Аркадий Горский-Зубцовский, брат Горского-Умнова, подал вместо устного ответа относительно допустимости взяточничества стихи, специально написанные в допре).
Однако подобная риторика быстро распадалась на глазах во время слушаний в суде. Довольно быстро становилось очевидным, что никто из руководства милиции с голоду не умирал. А по утверждению «все так делают», то это довольно распространенный вариант оправдания собственных действий, который в данном случае не отвечал простой логике — если все так делают, то почему оставалось разделение на «милиционеров 2-го этажа» и «милиционеров 3-го этажа » в отделении Раймана, или разделение на успешных «фаворитов» и «плохих» милиционеров у С. Фрадько. Поэтому система взяточничества охватывала не всех работников милиции, а только тех, которые правильно и своевременно поняли намеки руководства и согласились на такую систему отношений в обмен на улучшение условий работы и карьерный рост.
Рассмотрение материалов о процессе над взяточниками из киевской милиции демонстрирует наличие уже в середине 1920-х годов того, что бы современным языком обозначили термином коррупция — разветвленная и стабильно действующей системы использования своего властного положения, когда властный статус и его возможности становятся выгодным ресурсом, который можно продавать за вполне материальные блага. Указанные материалы не только фиксируют наличие коррупционных отношений, но и содержат подробную характеристику механизмов подобного взаимодействия, психологию и деятельность основных ее актеров.
—
- Аграновский А. Дело киевской милиции. Лидия Коваленко // Коммунист. 1926. 27 квітня. С.3.
- Дело киевской милиции. Допрос подсудимых // Коммунист. 1926. 26 квітня. С. 4.
- Аграновский А. Дело киевской милиции. Лидия Коваленко // Коммунист. 1926. 27 квітня. С. 3.
- Аграновский А. Дело киевской милиции. «Периферія» // Коммунист. 1926. 22 квітня. С. 4.
- Аграновский А. Дело киевской милиции. Любопытные детали // Коммунист. 1926. 30 апреля. С. 3.
- Орлов А. Дело киевской милиции. Перед приговором // Коммунист. 1926. 19 мая. С. 3.
- Тичер С. Методы анализа текста и дискурса / пер.с англ. Харьков : Изд-во Гуманитарный Центр, 2009. С. 48.
- Коммунист. 1925-1926 рр.
- Коммунист. 1926. лютий-березень.
- Лист начальника міліції Старобільського округу. ЦДАВОУ. Ф.1, оп. 20, спр. 2100, арк. 195.
- Дело о преступлениях в Киевской милиции (По материалам предварительного следствия) // Коммунист. 1926. 19 січня. С. 3.
- Тичер С. Методы анализа текста и дискурса. С. 253-272.
- Журфікс — від франц. jour fixe — у дореволюційній Росії відповідний день тижня у будь-якому будинку, відведений для регулярного прийому гостей. На журфікси приїздили без запрошення.
- Дело киевской милиции. С процесса // Коммунист. 1926. 24 апреля. С. 2.
- Аграновский А. Дело киевской милиции. Об «учителях» и «учениках» // Коммунист. 1926. 26 квітня. С. 4.
Оксана Михеева, historians.in.ua
Читайте первую часть Украинская милиция 1920-х годов. Материалы «киевского дела»
