Алексей Донской. Прокурор, расследовавший дело “титушек”

“СЛЕДОВАТЕЛЕМ ПО ЕГО ДЕЛУ БЫЛ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ В ПОСЛЕДУЮЩЕМ СТАЛ ЕГО АДВОКАТОМ”. 

– Кто такой Крысин?

– Если верить средствам массовой информации, этот человек длительное время принимает участие в рейдерских захватах. Я не могу комментировать достоверность этой информации, имею право говорить лишь о тех уголовных производствах, к расследованию которых имел непосредственное отношение. Предмет его гордости, о котором он сам говорит – умение в течение часа собрать до 3,5 тысяч людей, т.н. титушек.

– У него есть какая-то кличка в криминальном мире?

– О криминальных кличках лучше не прокурору говорить, а смотреть в открытых источниках. Опять же, если верить СМИ, в определенных кругах его якобы называют Шкаф и “Шрек.

– Как устроена эта система? “Титушек” набирают в спортклубах и охранных фирмах? 

– По-разному. Если проводить аналогию с обычным рынком труда, то деятельность Крысина это что-то вроде менеджерства. Каждый менеджер может рассчитывать на определенное количество людей, которых он собирает через “менеджеров” более низкого уровня. Есть еще люди, у которых свои бригады спортсменов, назовем их условно “прорабами”. “Менеджеры” через “прорабов” привлекают эти бригады для выполнения разовых задач или на более-менее постоянной основе. На каждого “менеджера” или “прораба” ориентировано определенное количество людей, которых он может привлечь к такого рода заработку. А Крысин, соответственно, знает таких людей. Он с ними контактирует, а они уже привлекают конкретных людей. Причем они действительно и из мира спорта, и из охранных фирм. Немало среди них людей с криминальным прошлым или настоящим..

– А он до 2014 года попадал в поле зрения правоохранителей?

– Он был судим в 2010 году. Но история там очень запутанная. Он вначале привлекался к уголовной ответственности за умышленное убийство. Потом статья “умышленное убийство” была переквалифицирована на “убийство по неосторожности” и он получил условный срок. Особо пикантная деталь: в 2010 году следователем по его делу был человек, который в последующем стал его адвокатом.

– Как фамилия?

– Калмыков. Также интересно, что свидетелями по тому делу выступили 2 человека, которым в последующем было сообщено о подозрении в особо тяжких преступлениях, связанных с событиями Майдана, и они сейчас находятся в розыске. Это Бойко и Кошелев. Точнее сказать, находились, потому что Кошелев в конце прошлого года хоть и посмертно, в гробу, но вернулся в Киев из оккупированного Севастополя.

– Они были свидетелями защиты?

– Да. Они как бы подтверждали обстоятельства, которые позволили переквалифицировать Крысину статью.

– Я впервые сталкиваюсь с тем, что бывший следователь преступника становится впоследствии его адвокатом. Нереальная история. Какие-то еще дела до 2014 года по нему до суда доходили? 

– До 14-го года судимостей у него не было больше. Но есть данные о его участии в событиях, связанных с бизнесом перевозок на автовокзале и железнодорожном вокзале. Речь идет об частниках, которые осуществляют перевозки в близлежащие города…

– Он причастен к “крышеванию” этого бизнеса?

– Есть такая информация. Как и о том, что он имел отношение к захвату Лукьяновского рынка в Киеве, однако сказать что-то более конкретное по данному поводу не готов, так как не занимался расследованием этих событий. Кроме того, имеются данные о его участии в событиях 18 мая 2013 года. Помните, именно после событий на этой акции был осужден тот самый Вадим Титушко…

– Чье имя стало нарицательным. Теперь так называют всех, кто за деньги участвует в силовых акциях. Крысин тоже был на этой акции?

– По имеющейся информации, он имел непосредственное отношение к привлечению “титушек” к участию в данной акции. Кстати, интересное переплетение: Вадима Титушко защищал тот же самый адвокат, который в свое время был следователем по делу Крысина и впоследствии стал адвокатом Крысина.

“ОН КАКИМ-ТО УДИВИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ ВЛИЯЕТ НА СУДЕЙСКУЮ ВЛАСТЬ”. ДЕЛО ВЕРЕМИЯ

– Какова роль Крысина в деле об убийстве журналиста Веремия?

– Он обвиняется в том, что привлек группу лиц на перекресток улиц Большой Житомирской и Владимирской. Их задача: применять насилие к тем людям, которые поднимались бы с Майдана. Крысин обвиняется в том, что эти “титушки” вытащили журналиста из машины, избили…

– Избили троих: Веремия, его коллегу и таксиста. 

– Избили троих, но больше всего досталось именно Веремию. Его били палками, в том числе и сам Крысин. Якобы формальный повод нападения на автомобиль – это то, что Веремий вел съемку лиц, находившихся на перекрестке. Потом (я сейчас цитирую то, что написано в обвинении) “лицо, которое якобы действовало не согласовано с Крысиным и действия которого не охватывались умыслом последнего, выстрелило в Веремия”. Потому Крысину инкриминировано не убийство Веремия, а лишь особо злостное хулиганство, с использованием предметов, специально приспособленных для нанесения телесных повреждений.

– Стрелявший – это Джалал Алиев. Известный под прозвищем Дима Дагестанец. Пару лет назад руководитель Центра по освобождению пленных ОО “Офицерский корпус” Владимир Рубан заявил, что Алиев погиб.

– Да, хотя официально подтвержденной информации о его смерти нет.
Повторюсь, в обвинении утверждается, что Крысин якобы не знал, что Алиев стрелял. Но я не хочу это комментировать, потому что на этапе, когда принимались такие решения, меня в данном деле еще не было.

– Я же правильно понимаю – сначала Крысину вменялось убийство Веремия, а после того, как появилась версия, что его убил Алиев, а Крысин был не в курсе, статью “убийство” переквалифицировали на менее тяжкую? 

– Совершенно верно. И я зашел в дело, когда ему уже инкриминировалось лишь хулиганство.

– И ему не вменяется сейчас убийство именно потому, что потерпевший умер от огнестрельного ранения, а не от нанесенных ударов? Пытаюсь понять логику.

– Логика – такая, да. Но тут в первую очередь учитывается субъективная сторона преступления, то есть на что был направлен умысел конкретного обвиняемого, и действовал ли тот, кто бил, согласованно с тем, кто стрелял. Вообще, в условиях соисполнительства преступления, при наличии единого умысла соучастников, для квалификации их действий не имеет значения, кто именно стрелял, а кто бил.

– Или кто именно нанес последний удар.

– Да. Важно наличие единого умысла и согласованных действий. Но поскольку на то время я не занимался этим делом, возможно, с моей стороны не совсем корректно комментировать действия коллег. Скажу только, что я бы иначе квалифицировал действия Крысина.

– Дело уже три года слушается в суде. Почему так долго? 

– На мой взгляд, это исключительная “заслуга” суда. Судья нарушает разумные сроки рассмотрения дела и отказывается удовлетворять наши ходатайства об изменении обвиняемому меры пресечения. Судебное рассмотрение, по моему мнению, проходит с грубыми нарушениями Уголовного процессуального кодекса, которые не могут быть объяснены просто неправильным подходом к его нормам.

– По вашему мнению, это затягивание процесса или попытка сделать так, чтобы он вообще избежал ответственности?

– По моему мнению, сценарий может корректироваться по ходу. В любом случае, это затягивание в интересах обвиняемого. Тут есть очень интересный момент: до недавнего времени действовал так называемый “закон Савченко”, по которому день, проведенный в СИЗО, считался за два. Для обвиняемого очевидно: если он до вступления приговора в законную силу находится под стражей, то быстрее отбывает срок наказания, которое может быть назначено. Крысин сначала содержался под стражей в СИЗО, а потом меру пресечения ему изменили. Нежелание Крысина находиться в СИЗО, в условиях признания им вины в хулиганстве, в избиении Веремия, а также собранных против обвиняемого неоспоримых доказательств, свидетельствует о его уверенности в том, что ему не будет назначено наказание, связанное с реальным лишением свободы. А поскольку он обвиняется в тяжком, насильственном преступлении, совершенном по предварительному сговору группой лиц, по моему мнению, такая убежденность с его стороны может быть связана лишь с какими-то договоренностями, гарантиями, которые он получил от кого-то очень влиятельного.

– Вы предполагаете, что судьи нарочно затягивают процесс или даже участвуют в “договорняках”?

– Такое отношение к Крысину со стороны судей наблюдается в разных процессах. Это говорит о его достаточно сильных позициях, он, по моему мнению, каким-то удивительным образом влияет на судейскую власть. Я подозреваю, это происходит с помощью лиц, для которых он выполнял противоправные заказы.

– Как вы на это реагируете?

– Мы, допустим, по судье Шевченковского суда Олегу Линныку (он ведет дело Веремия) направили жалобу в Высший совет правосудия. Рассчитывали, что ВСП в короткие сроки рассмотрит нашу жалобу, и, по меньшей мере, привлечет судью к дисциплинарной ответственности. Однако скоро уже 4 месяца, как мы подали дисциплинарную жалобу, а Высший совет правосудия пока так и не приступал к ее рассмотрению.

– Если отвод удовлетворят, дело начнут слушать заново?

– Конечно. И нет гарантии, что новый судья не будет так же рассматривать, как Линнык. А значит, снова затягивание.

– А кто, по вашему предположению, стоит за Крысиным и влияет на судей? 

– Это не просто предположение, у нас есть конкретная информация, кто стоит за Крысиным, и она подлежит проверке. Я просто не могу озвучивать сейчас фамилии, потому что информация должна быть реализована в достаточных доказательствах, а еще лучше, чтобы на этого человека можно было надеть наручники.

– Фамилию назовете?

– Фамилию пока не назовем. Скажу лишь, что у этого человека очень неоднозначная
репутация, и по жизни Крысин ему неоднократно помогал. “Покровитель” Крысина – бывший сотрудник правоохранительных органов, который сейчас занимает один из высоких постов в органах государственной исполнительной власти.
Мы полагаем, что его нынешняя помощь Крысину носит не столько дружеский характер, сколько связана со страхом, что Крысин может изобличить его в каких-то преступлениях. Эти преступления больше не с Майданом связаны, а с событиями домайдановскими. Речь идет о возможном совершении тяжких экономических преступлений.

– Крысин участвовал в каких-нибудь рейдерских захватах в пользу этого человека?

– Есть основания так считать..

– Окей. В СМИ много писали о связях Крысина с Иванющенко…

– Мы тоже получили доказательства таких связей. Но сейчас мы выясняем детали, поэтому я не хочу рассказывать на данном этапе подробности.

“НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК БЫЛИ ИМИ ИЗБИТЫ, А В ОДНОГО ПОТЕРПЕВШЕГО – СТРЕЛЯЛИ”. ДЕЛО О НАПАДЕНИИ НА ЗАПРАВКУ

– Еще одно дело, по которому проходит Крысин, – это дело о нападении на АЗС. С Майданом никак не связано. Почему оно расследуется вашим управлением? 

– Мы забрали его только по той причине, что нам необходимо было полноценно проверить деятельность Крысина, его связи, потому что мы получили доказательства, что он может быть причастен к ряду иных преступлений на Майдане. Нам было важно проверить его окружение, которое причастно к нападению на заправку, на предмет причастности к майдановским делам. Мы забрали дело, чтоб посмотреть, с кем он работает, грубо говоря.

– А расскажите о самом нападении. 

– Две фирмы спорят о том, кому принадлежат эти заправки. Влезать в этот спор у  органов следствия нет ни желания, ни полномочий. В этой связи мы рассматриваем действия Крысина в узком контексте, предусмотренном частью 4 статьи 296, т.е. хулиганство. В ночь с 5 на 6 мая 2016 года группа лиц, которую, по данным следствия, организовал Крысин, совершила нападение на заправку “Народная”, находящуюся возле аэропорта “Киев-Жуляны”. Несколько человек были ими избиты, а в одного потерпевшего – стреляли из травматического оружия. Стреляли с близкого расстояния, поэтому причинено огнестрельное ранение, там зашла пуля в бедро.

– И у вас есть доказательства, что в этом нападении участвовал лично Крысин?

– Конечно. Есть показания очевидцев, видеозаписи с автозаправок. И еще ряд материалов.

– Это дело уже в суде?

– Обвинительный акт передан в суд для рассмотрения по сути в марте этого года. Но там мы видим те же тенденции – дело длительное время затягивается. Более 4 месяцев переносилось подготовительное заседание, и соответственно, дело не назначалось к судебному рассмотрению. То есть, нарушены разумные сроки рассмотрения – мы подали жалобу в Высший Совет правосудия на судью Елену Курову, но она тоже уже более 4 месяцев не рассматривается.

– Есть доказательства причастности Крысина к нападению, но он не арестован. Почему? 

– В августе прошлого года он по этому делу был взят под стражу, однако в декабре Апелляционный суд Киева “неожиданно” изменил ему меру пресечения на круглосуточный домашний арест. Далее, после передачи обвинительного акта в суд, судья Курова, достоверно зная, что срок меры пресечения истекает, грубо говоря, 8 числа, назначила подготовительное заседание на 27-е.

– И 8-го числа с него сняли арест, потому что мера пресечения не была продлена? 

– Нет. Есть один нюанс, связанный с коллизиями в уголовном процессуальном законе. Статьей 315 УПК Украины безальтернативно предусмотрено: если никто не ходатайствует об избрании, отмене или изменении меры пресечения, то мера пресечения считается продолженной автоматически. Но то, что она продлена, для избежания правовой неопределенности, должно быть зафиксировано в определении суда – и это определение суда должно поступить в Национальную полицию.

– Потому что Нацполиции нужна бумага, что с ним дальше делать уже 9-го числа…

– И тут происходит самое интересное. Судья подобное определение не вынесла. Поэтому прокурор поднял вопрос о продлении меры пресечения. На что судья прямо в процессе сообщила, что вопрос о продлении меры пресечения якобы вообще не решается в подготовительном производстве. После этого мы обратились к судье Куровой с заявлением, где указали: “Поскольку мера пресечения считается продолженной, просим Вас сообщить об этом Национальной полиции”. Получаем от судьи ответ, где она по-своему трактует законодательство и пишет: мера пресечения не считается продолженной, поскольку в разъяснении Высшего специализированного суда говорится, что содержание под стражей не может быть автоматически продолжено, а должно продлеваться лишь судьей.

– Стоп. Но “домашний арест” (который был у Крысина) и “содержание под стражей” (о котором говорит судья) – это же разные меры пресечения. 

– В том-то и дело! И судья не может этого не понимать. Именно поэтому мы говорим не об ошибках, а о признаках заангажированности суда. Мало того, что сами разъяснения Высшего специализированного суда, на которые ссылается судья, носят лишь ориентирующий характер, они нормативно ничтожны, – так она еще и берет во внимание одну часть этих разъяснений, при этом безосновательно игнорируя другую. Понимаете, что выходит? Судья должна была информировать Нацполицию либо о том, что домашний арест Крысина автоматически продолжен, либо о том, что мера пресечения в отношении него не действует. Однако она уклонилась от этого, фактически создав правовую неопределенность. Тем не менее, Крысин 2,5 месяца находился под домашним арестом и в браслете. За это время мы получили доказательства, что, находясь даже на домашнем аресте, он перепрятывал оружие – снайперскую винтовку с оптическим прицелом и глушителем, боевой пистолет и боеприпасы. И на одном из последних заседаний мы, естественно, попытались изменить меру пресечения – с домашнего ареста на содержание под стражей.

– Это ходатайство о заключении его в СИЗО вы подавали на каком из судов – в деле об убийстве Веремия или в деле о нападении на АЗС?

– Мы подавали это ходатайство в обоих процессах. В деле по заправкам суд нам отказал. Причем, отказал по основаниям, по которым вообще не мог отказать. И с него браслет сняли.

– А как это ходатайство рассматривалось в деле об убийстве Веремия?

– Когда мы заявили, что вносим ходатайство об изменении меры пресечения, судья Линнык сказал, что у него другое заседание и он уходит. Но на том этапе мы понимали, что у него есть 72 часа на рассмотрение, поэтому мы…

– … дали ему уйти.

– Да. Следующее заседание по делу он назначил аж через два месяца, вместо положенных 72 часов, на котором в удовлетворении ходатайстве об изменении меры пресечения Крысину отказал. По делу Веремия у Крысина вообще легкая мера пресечения – личное обязательство. Т.е. человек, который обвиняется в умышленном, тяжком, насильственном преступлении, находится на личном обязательстве, при том, что в момент действия этого личного обязательства он успел совершить новое умышленное тяжкое преступление, за которое был осужден Киево-Святошинским судом, а также обвиняется в совершении еще одного тяжкого умышленного насильственного преступления.

– Вы сказали, что Крысин, находясь под домашним арестом, перепрятывал оружие. Как это происходило? 

– Двум лицам, которые охраняли его, Крысин дал указание выехать в…

– “Охраняли” – вы имеете в виду правоохранительные органы или охранники?

– Это его охранники. Он дал им команду выехать в район Борисполя, выкопать ранее припрятанное там оружие и привезти ему. Как я уже говорил, там были снайперская винтовка с оптическим прицелом и глушителем, боевой пистолет и часть боеприпасов.

– Привезли?

– Да. Причем один из них дал об этом показания непосредственно в судебном заседании, в котором председательствовал судья Линнык.

– Т.е. у него есть сейчас это все оружие?

– Мы не знаем, есть ли оно у него сейчас, мы не нашли. Он неофициально утверждал, что уничтожил это оружие. Очень сложно проверить, так это или нет, а главное, где и с какой целью оно использовалось.

“ЕМУ ИНКРИМИНИРОВАЛОСЬ ВЫМОГАТЕЛЬСТВО И ХРАНЕНИЕ БОЕПРИПАСОВ”. ДЕЛО О НОШЕНИИ ОРУЖИЯ.

– Расскажите о третьем деле, по которому он уже осужден. 

– С этим делом я знаком слабо, потому что никакого отношения к его расследованию не имел. Насколько мне известно, изначально ему инкриминировалось вымогательство и хранение боеприпасов. Но в результате он был осужден лишь по второй статье – за то, что в его автомобиле обнаружили боевую гранату. Осужден условно, с испытательным сроком, он заключил соглашение с прокурором о признании вины, которое и утвердил суд в приговоре.

– А это когда уже было?

– Приговор был в марте 2016 года. Между тем, как его осудили за ношение гранаты, и нападением на заправку прошло 1,5 месяца. Т.е. человек, когда нападал на заправку, находился и на испытательном сроке, и на личном обязательстве (в деле о нападении на Веремия).

– В моей голове это просто не укладывается: человек находится на личном обязательстве, совершает преступление, его осуждают, и ему при всем этом не меняют меру пресечения…

– Для меня это не менее удивительно. В моей практике таких примеров не было. Я, может быть, выскажу непопулярную мысль среди своих коллег, но вы видели события в апелляционном суде Черкасской области, которые происходили по Вадиму Мельнику? Подозреваемому в убийстве журналиста Сергиенко суд изменил меру пресечения на домашний арест, и активисты заблокировали суд и не дали возможности выпустить его из-под стражи. Ханжи от юриспруденции, вероятно, скажут, что так нельзя, а я хочу спросить: “А как в такой ситуации можно?!”

– Это страшно. Вы от осознания, что юридические нормы не работают, призываете к самосуду?

– Это не призыв. Наоборот я хочу акцентировать внимание на том, что отсутствие эффективного правосудия и справедливости в легальном процессе влекут за собой самосуд. И это большая опасность, ведь самосуд редко бывает справедливым. Это уже выброс эмоций – когда у тех, кто хочет справедливости, эффективного процесса, не остается никаких других инструментов. Возвращаясь к суду в Черкассах. Там возник правовой тупик, потому что решение апелляционного суда по мере пресечения не подлежит обжалованию. И когда люди заблокировали суд и не выпускали подозреваемого, а изменить это незаконное решение тоже никто не мог, ответственность на себя взяли полиция и прокуратура – они задержали отпущенного судом подозреваемого уже по другим статьям, что тоже не является юридически безупречным, но было единственной возможностью предотвратить серьезное противостояние с непредсказуемыми последствиями. Когда правосудие не работает, когда нет к нему доверия – все может закончиться очень плачевно.

“ПОЧЕМУ УВОЛЬНЯТЬСЯ ДОЛЖЕН Я? ПУСТЬ УВОЛЬНЯЮТСЯ ТЕ, КТО НАРУШАЕТ ЗАКОН!”

– Как, по-вашему, как это изменить? В реформирование судов уже мало верится. В реформирование прокуратуры – тоже.

– Мне кажется, нужно принципиально менять подход к подбору судей, радикально менять законодательство в части тех норм, которые препятствуют эффективному документированию преступлений, совершаемые судьями. Как кстати и прокурорами, следователями и другими правоохранителями. О народных депутатах, которых ни при каких обстоятельствах нельзя прослушать, обыскать, осмотреть их личные вещи, транспорт, помещения, провести негласные следственные действия до дачи Верховной Радой Украины согласия на привлечение их к уголовной ответственности я вообще молчу. Чтобы привлечь кого-либо к уголовной ответственности, нужно сначала добыть доказательства его преступной деятельности, а не наоборот, а указанный перечень того, что нельзя проводить в отношении депутата до привлечения его к уголовной ответственности, как раз и лишает органы следствия действенного инструментария добывать доказательства. Замкнутый круг, явно созданный знатоками от юриспруденции умышленно.

Возвращаясь к поставленному Вами вопросу. В плане реформирования судов мне очень импонирует работа Общественного совета добропорядочности. Они действительно пытаются поменять ситуацию – от того и такое количество нападок на них. Жаль только, что их полномочия слишком ограничены и явно несоизмеримы с уровнем проблематики в существующей сфере, потому они в своей деятельности нередко напоминают Дон Кихотов.

Я буду завидовать белой завистью НАБУ, если действительно будет создан антикоррупционный суд. Вижу, какая борьба идет со стороны судебной системы против его создания, потому что, возможно, он точно так же, как и НАБУ, будет формироваться на совершенно новых принципах. И это один из тех методов реформирования, о которых мы говорим.

– Я не знаю, наверное, других прокуроров, которые бы поддерживали создание антикоррупционных судов, завидовали НАБУ, поддерживали Общественный совет добропорядочности и так далее. Мне кажется, что 99% прокуроров говорят: уроды, грантоеды и т.д., и т.п. Вы считаете себя белой вороной?

– Может, вы не с теми прокурорами общаетесь? В нашем Департаменте спецрасследований ГПУ у меня много единомышленников. Мы можем спорить относительно реализации тех или иных процессуальных норм, можем не соглашаться в вопросах стратегии, но в плане того…

– Высших задач каких-то?

– Да, да-да-да. Очень много действительно единомышленников, с которыми нет в этом расхождений.

– А вы такой романтик, да?

– Я… это будет штамп, но я шел в прокуратуру по убеждению. Я по своей натуре в большей мере не юрист, а именно правоохранитель. Мне не нравится сама по себе отвлеченная юридическая форма, т.е. форма ради формы, поиски лазеек в законах с целью их обхода, юридическая демагогия и иные ухищрения, которые являются неотъемлемой частью практической юриспруденции. Я считаю, что, например, в основе уголовного процесса в первую очередь должна быть объективная истина, принцип неотвратимости ответственности, а не состязательность, как у нас сегодня. Состязательность, по-моему, хороша как форма процесса, но не должна быть его содержанием, основой. Потому что не должен потерпевший от преступления зависеть от результатов “состязания” прокурора и адвоката в суде, от того, кто из них больше мотивирован, у кого лучше язык подвешен или иных субъективных факторов, не должен страдать в судебном процессе от ощущения несправедливости.

– Страдать от того, что адвокат говорит лучше прокурора?

– Да, вы правильно говорите. Или от того, что прокурор, например, в конкретном случае оказался глупее адвоката.

– А у нас очень часто такое.

– Бывает такое. Но почему от этого должен страдать потерпевший? Или почему потерпевший должен отвечать за то, как собирались доказательства? Возьмем другой пример: обвиняемый на стадии следствия указал, где спрятал труп и оружие преступления. Большая ли разница в том, было ли обеспечено при этом его право на защиту, давал ли он показания с адвокатом или без адвоката, если этот человек – единственный, который знал, где находится орудие преступления, где труп, и он указал на это. Если на видео или диктофон записан процесс получения взятки – так ли важно, были ли соблюдены все формальности при получении санкции на видео/аудиофиксацию? Преступник должен быть наказан за совершение преступления в любом случае, принцип неотвратимости ответственности, установления объективной истины должен быть венцом процесса. Если были нарушение в сборе доказательств – это, по-моему, основание и необходимость наказать следователя или прокурора, но только не для оправдания лица, преступление которого задокументировано вне разумного сомнения.

Я за безоговорочный приоритет содержания над формой.

– Есть хороший спор на эту тему у Жеглова и Шарапова в фильме “Место встречи изменить нельзя”. Высоцкий-Жеглов считает, что преступник должен сидеть и неважно, какими методами будет действовать следствие. Конкин-Шарапов – за то, чтоб все было по закону.

– Да, я понял, о каком эпизоде вы говорите. Я в большей степени за Жеглова. Я категорически против подбрасывания вещдоков, фальсификации улик, это неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Но вместе с тем – я за то, чтобы форма не была важнее содержания, за то, чтоб у совершившего преступление априори не было ни единого шанса уйти от ответственности, и чтоб он наверняка об этом знал до того, как пойдет на преступление. Мне кажется, что мы потерялись в создании идола, священной коровы под названием “права подозреваемого/обвиняемого”, что происходит зачастую за счет потерпевшего, и вследствие этого наша юстиция стала неэффективной. Мне непонятны многие вещи. Почему, например, подозреваемый должен иметь право на общение с адвокатом до первого допроса? А если это подозреваемый, который совершил преступление в группе лиц и это будет не его адвокат, а адвокат заказчика преступления? Мне непонятно, почему защита может ознакомиться с доказательствами, которые у нас есть, до того, как решит, давать ли показания. Зачем? Чтобы иметь возможность манипулировать с доказательствами, подстраиваться под то, что есть?

В этом плане мне импонирует текст предостережения арестованным в Великобритании: “Вы не обязаны говорить что-либо. Однако, это может навредить вашей защите, если вы не упомянете при допросе то, на что впоследствии собираетесь ссылаться в суде. Всё, что вы скажете, может быть использовано как доказательство”.

При таком предостережении человек обязательно призадумается – а не сыграет ли молчание в дальнейшем против него? В любом случае, возможность для маневров, для манипуляций подобное предостережение существенно уменьшает.

Если говорить о правах подозреваемых, то многие вещи в сегодняшней юстиции ведут как раз к нарушению прав подозреваемых. Объясню: допустим, у подозреваемого есть безграничное право врать, менять свои показания. К каким последствиям это приводит? К тому, что подозреваемого перестают слушать следователи и прокуроры, потому что знают, что вранье – одна из форм защиты. Мы перестали слушать подозреваемых, и это может негативно сказаться на тех, которые на самом деле преступлений не совершали. И так далее. Примеров – множество.

Я также считаю, что право на свободу от самоизобличения не нужно человеку, который не совершал преступления, и напротив, этого права не заслуживает тот, кто преступление совершил. Хотя бы потому, что реализация такого права последним в определенных ситуациях может навредить невиновному, которого заподозрили в совершении преступления.

– А вы давно в прокуратуре?

– 17 лет.

– 17 лет в системе – это много. Как вам удалось сохранить те принципы, о которых вы сейчас говорите? 

– У меня было много разных нюансов в работе. В 2004 году, допустим, когда я вместе со следователем расследовали дело о хищении денег НАК “Нафтогаза” при расчетах с компанией “Итера” и мы вышли на Бакая (Игорь Бакай – бизнесмен, экс-нардеп, экс-глава Госуправления делами Украины, – ред.). Он был помощником президента. Так нашу группу тогда просто разогнали. Меня вообще уволили из прокуратуры по статье. Я через суд восстанавливался. Где-то сталкивался с тем, что мне просто не поручали резонансных дел, т.е. занимался обычным криминалом. В тех случаях, когда по каким-то причинам мне поручали дело, связанное с лицами, которые имеют отношение к руководству государства, то, конечно, возникали конфликты. Были серьезные моменты, пытались уволить либо каким-то иным образом оказать давление.

– Но вы оставались в профессии?

– Да, я оставался в профессии. В критических ситуациях бывает друзья советовали, что надо увольняться. Но я не понимаю, почему увольняться должен я? Пусть увольняются те, кто нарушает закон. Знаете, есть два основных подхода к работе: это корпоративность и законность. Корпоративисты – это те, кто считает, что главный приоритет – система и ее руководство, поддерживают ее, независимо о того, какие ценности в этой системе, которая порой напоминает полузакрытую касту. Они готовы пойти на любое нарушение закона во имя того, чтоб эта система работала, чтоб оставаться внутри ее, быть ее частью. А есть люди, для которых важнее всего законность, справедливость, принципы. Никогда они не будут подчиняться воле тех, кто их толкает на незаконные решения.

– Почему вы не пойдете работать адвокатом? Можно брать клиентов, в невиновности которых вы уверены и доказывать их невиновность. Тем самым вы будете: а) всю ту же законность поддерживать; б) зарабатывать в разы больше и по-честному.

– Этот род деятельности точно не для меня. Занимаясь делами Майдана, я познакомился со многими очень светлыми, положительными и идейными людьми – адвокатами, которые представляют в данных процессах потерпевших, которые сделали и делают порой невозможное для того, чтоб эти дела двигались. Хотя в некоторых принципиальных вопросах мы сильно расходимся (например, отношение к ЕСПЧ и его практике), но это люди, заставившие меня совершенно по-другому взглянуть на адвокатуру, во всяком случае, на отдельных адвокатов.

А до этого момента, не хочу никого обидеть, но большинство адвокатов, с которыми сталкивался в процессах, сформировали у меня негативное отношение к самой идеологии данной профессии. Нередко воспринимаю адвокатов не как процессуальных оппонентов, а скорее как людей, проповедующих ценности прямо противоположные тем, что близки мне, такой вот мировоззренческий конфликт. Как уже говорил, не переношу манипуляций с формой, когда при этом нивелируется содержание. А нередко работа адвокатуры в уголовном процессе, как института, построена именно на этом. Во всяком случае, это то, с чем я часто сталкиваюсь в своих процессах. Они ищут процессуальные лайзейки какие-то. А во имя чего? Во имя того, чтоб клиент, который для них же нередко очевидно является виновным, избежал уголовной ответственности, что для меня просто неприемлемо. Потому в роли адвоката себя не представляю.

– Вас пробовали когда-нибудь подкупить?

– Нет.

– Ни разу?!

– Нет. Ну, были абстрактные предложения, типа: “Мы отблагодарим”. Но видно моя реакция на эти предложения показывала людям, что они вообще не по адресу.

– А угрожали?

– Нет.

– Вас, знаете, не сложно подловить в подворотне… 

– А смысл? Если так откровенно, меня проще убить, чем запугать. Применение силы – ничего не даст, только добавит мне решимости.

– Весь ваш Департамент выглядит такой большой “белой вороной”. Хотя я могу ошибаться. Как его удалось сформировать?

– В первую очередь это произошло благодаря поддержке активистов, тех же адвокатов, которые с самого начала представляли интересы потерпевших по делам Майдана, и стремились к тому, чтобы дела расследовались полноценно, эффективно.

На мой взгляд, на определенном этапе уровень влияния гражданского общества на процессы внутри прокуратуры (по крайней мере, по майдановским делам), стал настолько существенным, что это вылилось в принятие решения о создании соответствующего подразделения. Но наш департамент тоже, скажем мягко, не всегда был департаментом единомышленников. Он стал таким после того, когда нас сократили и кадровую политику внутри департамента смог полноценно определять Горбатюк (Сергей Горбатюк, – начальник Департамента спецрасследований ГПУ, – ред.).

– При этом все видят противостояние между высшим руководством ГПУ и вашим департаментом. Главный военный прокурор Матиос у себя на странице ФБ называет Горбатюка “нездарою”, утверждает, что он завалил работу и только пиарится, а Генпрокурор Юрий Луценко разносит вашу работу на брифингах. Как вы к этому относитесь?

– Выскажу свое мнение. Надо разделять такие вещи, как конструктивная критика, часто связанная с несовпадением подходов по принципиальным вопросам и деструктив, граничащий с откровенной “чернухой”.

Если говорить о конструктивной критике, тут все понятно: есть желание у высшего руководства ведомства, чтобы процессы происходили быстрее, а Горбатюк – законник, до мозга костей законник, он – за соблюдение мельчайших формальностей, чтоб потом никто не имел оснований нас упрекнуть не только в несоблюдении закона, но даже пресловутого “духа права”. Этого же Горбатюк требует и от нас, а такой подход, разумеется, требует значительно большего времени, чем хотелось бы, в связи с чем может вызывать неприятие у руководства ведомства.

А вот “нездара”, как и ложь про завал работы и пиар – это конечно чистая “чернуха”, не имеющая ничего общего с действительностью.

Могу сказать только, что Горбатюк относится к подобным проявлениям фейсбук-“творчества” значительно спокойнее, чем, например я, сказал бы даже, что снисходительно. Думаю, он просто выше всего этого и элементарно брезгует опускаться до подобного уровня дискуссии.

– Возвращаясь к вопросу о конфликте Горбатюка и руководства ГПУ. Если Горбатюка уволят или Департамент расформируют как неэффективный, что тогда? 

– Я такого варианта не хочу даже рассматривать, потому что, во-первых, по-моему, для этого нет ни малейших оснований. Также следует учитывать, что Горбатюк – ключевая фигура в организации эффективной работы по майдановским делам. Он очень много для этого делает. Многие сотрудники департамента ему доверяют и ставят работу в приоритет из идейных соображений. Поэтому я очень надеюсь, что такое решение не будет принято никем, потому что оно могло бы нанести непоправимый вред и расследованию, и судебному рассмотрению майдановских дел.

Ирина Ромалийская
Фото: Наталия Шаромова